признании вас безвестно отсутствующим. Сами понимаете — его надо отменить.

Мне принесёте заверенную копию решения. Чем скорей, тем лучше. И ещё. С регистрационного учёта вы сняты в связи с продажей жилья собственником. Поэтому паспорт получите без штампа о прописке.

— Спасибо.

— На здоровье. Скажите там, чтобы следующий заходил.

10

21 мая 2004 года. Пятница.

15.15–16.00

В тамбуре ПВС на стене висел допотопный телефон-автомат советских времён. Монетоприёмник у него наличествовал, но работал таксофон бесплатно. После набора каждой цифры диск приходилось возвращать пальцем в исходное положение.

Номер на удивление легко всплыл в памяти.

— С-слушаю вас, — сквозь монотонный гул с запинкой откликнулся голос старшего убойщика Сутулова.

Говорить с ним не хотелось, но Маштаков сделал над собой усилие.

— Добрый день. Будьте любезны, Рязанцева.

Против ожиданий Сутулов, знаменитый своей дотошностью, не стал выспрашивать, кто звонит.

— А-андрей, т-тебя! — гаркнул.

И пока Рязанцев подходил, чтобы вхолостую не греть трубку, хохотнул развязно:

— С-с п-приехаловом, М-михал Николаич!

Сутулов являл собой редкий пример заики, которого дефект речи не сделал интровертом. Напротив, в общении его отличала коммуникабельность.

Маштаков почесал засвербевший кончик носа.

«Узнал, стервец. Двадцать лет оперработы даром не проходят».

— Благодарю, Владимир Борисович, — ответил как можно небрежнее.

А себе внушение сделал: «Перестань комплексовать. Таких дежурных приветствий ещё ого-го сколько придётся выслушать, пока другой информационный повод в ментуре не появится».

В трубке зашуршало и молодой голос радостно воскликнул:

— Привет, Николаич!

— Здорово, Андрейка. Удобно говорить?

— Почти.

— А на приём удобно?

— Да.

— Тогда слушай. Ты на рабочем месте гантели держишь?

— Набор.

— Одолжи мне на три кэгэ. Прямо сейчас, пожалуйста, вынеси. Я буду напротив УВД, за киоском «Роспечати».

— Нет проблем. Только… — Рязанцев замялся, предлагая собеседнику догадаться и продолжить фразу.

— Незаметно не получится?

— Вот именно.

— Ну и ладно. Нам нечего скрывать от товарищей. Жду.

Миха повесил на рычаг тяжеленную трубку, отмечая с усмешкой, что, срезав пару таких, можно было и не беспокоить Андрейку. Чем не гантели? Но такой вариант сгодился бы, если бы он действительно планировал заниматься гимнастикой.

Паспортный отдел находился в квартале от милиции. Чтобы не заставить приятеля ждать, следовало поторопиться. В кроссовках после сапожищ Маштакову казалось, будто он бабочкой порхает над асфальтом.

На пересечении Абельмана и Ворошилова открылся белый Христо-рождественский собор. Сияющий золотом центральный купол вознёсся в пятиглавии выше других, свеже-голубых.

Миха за козырёк сдёрнул бейсболку, замедлил ход, привычно перекрестился.

За киоском «Роспечати» — удобная позиция. Подходы контролируешь, а сам не отсвечиваешь под окошками бывших коллег.

Но сначала Маштаков подрулил к фасаду. По дороге он прикончил последнюю сигарету, надо было купить курёхи.

Перед амбразурой обшарпанного ларька топталась занятная парочка.

Благообразная старушка в застиранном платке листала яркие страницы тоненького журнальчика, на которых бесстыдно растопырились голые девки. Изумляясь невиданному похабству, женщина с тихим возмущением спрашивала у своего спутника:

— Зачем тебе, Витя, это надо? Срам какой…

Пухлый парнище лет двадцати с младенческой физиономией идиота мурлыкал, застенчиво потупив голубые глазки. С мокрых губ тянулась блескучая нитка слюны.

У очкастой киоскёрши — внешность учительницы на пенсии. Её грошовая зарплата зависела от выручки, потому она активно предлагала весь ассортимент клубнички.

— Вот ещё посмотрите — какие красивые девочки! На этой неделе привезли. Вы таких не покупали.

— Ну, дава-айте этот и тот, — давя вздох сожаления по выбрасываемым на ветер деньгам, определилась старушка.

Через её утлое плечико Миха рассмотрел обложку. Средство массовой информации именовалось «Наши жены». У дерзко уставившейся в объектив блондинки была трогательно миниатюрная грудь. Слоган под фотографией призывал потенциального покупателя выяснить, нет ли тут его супруги.

Бабулька с внуком отошли. Идиот тянул за ветхий рукав, гундел, настаивал, чтобы журнал ему отдали прямо сейчас. Говорить он, похоже, не умел.

— Дома посмотришь, — женщина пыталась строжничать.

«Нехай болезный на порнуху мастурбирует, чем на бабку залазит», — из своей следственной практики Маштаков помнил случаи, когда псих-больные насиловали престарелых опекунов.

— Мужчина, вам что предложить? — киоскёр на всякий случай не убирала журнальчики на полку.

— Пачку «Примы», — Миха высыпал мелочь в пластиковую монетницу.

— Здесь пятидесяти копеек не хватает, — профессионально определила продавец.

— Да-а? — Маштаков смутился.

Провёл себе наружный досмотр. В нагрудном кармане рубахи — паспорт, визитка Птицына и повестка к дознавателю. В штанах — шаром покати.

— Извините, — просунул руку за своими капиталами.

Боковым зрением видел, как спортивной трусцой перебегает проезжую часть Рязанцев. Унизительное безденежье не хотелось выказывать даже перед ним. Как назло, одна монетка заупрямилась, не подцеплялась, выскальзывала. Оставлять гривенник было жаль. Когда Миха его выудил, Андрейка уже был рядом, протягивал пятерню, энергично встряхивая кистью.

Рязанцев поздоровался деликатно, силу не демонстрировал. Маштаков ещё раз подивился, как возмужал его выученик. Чёрная обтягивающая футболка с коротким рукавом подчёркивала мощь атлетической фигуры. Стальные шары мускулов рельефно перекатывались под гладкой кожей.

— Поворотись-ка, сынку![64] — Миха не скрывал восхищения. — Тебя, здоровяк, на ВДНХ пора отправлять!

— Тренируюсь, когда время есть, — Андрейка засмущался. — На вот свой заказ.

Передавая пакет, дно которого растягивал груз с округлыми очертаниями, Рязанцев спросил:

— А зачем они тебе, Николаич?

— Привык, понимаешь, по утрам гимнастику с гантельками делать, — прошли годы, а привычки балагурить Маштаков не утратил.

Видя, что Андрей в объяснение не поверил, успокоил:

— Ноль криминала. Прикинь сам — труп с таким плёвым грузом не притопить. Разве что кошака бродячего какого? Шучу. Спасибо, выручил. Через недельку верну. Курить не научился?

— Нет.

— Молодец. Тогда добавь на «Приму», а то я забыл дома свой толстый кошелёк[65], — никотиновая зависимость победила условности.

Через минуту Миха пыхтел сыроватой, горькой на вкус сигаретой.

— Значит, ты в МРО[66] трудишься? А чего туда нырнул?

— Теперь называется ОРЧ[67]. Вадим Львович подсуропил. Он задумал эту, как её, ротацию, убойщикам сделать, чтоб они на один карман с криминальной милицией работали. Пока я там в гордом одиночестве. Сейчас ждут, когда Валера Петрушин на пенсию откинется, чтобы, значит, ещё человека с розыска запихать.

— Как Валера? Аптеку посещает?

— Тутуже амбулаторно не лечится, Николаич. Сдаёт Гербертович.

— Жаль, он из них самый нормальный. Ну и как тебе, брат, в управленческой структуре? Старший опер, небось?

— Просто опер.

— Ну, капитана хотя бы получил?

— В июне срок, если кафтан не прожгу. Сутулов щемит. Думает, я Львовичу обстановку подсвечиваю.

— Смотри, аккуратно с ним. Он жалит исподтишка. Я тебе рассказывал, как он в девяносто седьмом хотел меня подставить?

— Рассказывал, Николаич. Я всё помню.

Беседа на темы, составлявшие когда-то смысл существования, взволновала Маштакова. Душевно было с Андрейкой, непринуждённо. Не хотелось расставаться.

— Торопишься? — отреагировал Миха на