– На самом деле здесь ужасно, – сказала Ева. – Если бы у меня не было вас, тут было бы невыносимо. Если бы я вечно не строила планов и не выдумывала интересных занятий, влачить существование в Лабуванги было бы невозможно. Мой муж этого не замечает, он работает, как и все вы, мужчины; что еще делать в Нидерландской Индии, кроме как работать, невзирая на жару! Но как быть нам, женщинам? Какой была бы наша жизнь, если бы мы не умели находить счастье в самих себе, в своем доме, в друзьях – если еще повезло и у тебя эти друзья есть. А извне – ничего. Негде посмотреть картины или скульптуры, негде послушать музыку. Не сердитесь, ван Хелдерен, вы изумительно играете на виолончели, но здесь, в Нидерландской Индии, мы безнадежно отстали от жизни. Здешняя итальянская опера ставит «Трубадура». Любительская труппа – в Батавии очень даже высокого уровня – ставит… «Трубадура». И вы, ван Хелдерен… не возражайте. Я видела ваш восторг, когда итальянская опера из Сурабаи недавно выступала здесь, в клубе… с «Трубадуром». Вы были в восхищении.

– У многих певцов были хорошие голоса…

– Но двадцать лет назад, как я слышала, здесь тоже все были в восторге от «Трубадура». О, это ужасно! Иногда… иногда, внезапно, мне становится душно. Иногда я внезапно чувствую, что так и не привыкла к Яве, что никогда не привыкну к жизни в колонии, что тоскую по Европе, по настоящей жизни!

– Но, Ева… – заговорил Элдерсма с испугом, боясь, что Ева и правда уедет, оставит его одного в тогда уже совсем безрадостном Лабуванги, – иногда же ты радуешься здешней природе, своему дому, жизни на широкую ногу…

– В материальном смысле…

– И ценишь здешние возможности, я хочу сказать, ты ценишь, что тебе здесь удается столь многое сделать.

– И что же мне удается? Устраивать праздники? Устраивать благотворительные базары?

– На самом деле настоящая резидентша здесь ты, – сказала Ида с восхищением.

– Вот разговор и вернулся, слава богу, к мефрау ван Аудейк, – пошутила мефрау Дорн ван Брёйн.

– И к главной служебной тайне, – сказал доктор Рантцов.

– Нет, – вздохнула Ева. – Надо придумать что-нибудь новенькое. Балы, праздники, пикники, подъем в горы… все возможности уже исчерпаны. Ничего больше не придумать. На меня нашло колониальное отупение. Сегодня чувствую себя подавленной. Коричневые лица слуг, окружающие меня, вдруг начали меня пугать. Иногда мне становится здесь не по себе. А вы этого не чувствуете? Смутный страх, какая-то тайна в воздухе, какая-то угроза… Не знаю что. Вечера иногда бывают такими таинственными, да и в характере у местного населения – которое от нас так далеко и так непохоже на нас – есть что-то мистическое…

– Это говорит художница, – поддразнил ее ван Хелдерен. – Нет, я ничего подобного не чувствую. Нидерландская Индия – это моя страна.

– Ну-ну! – в свою очередь поддразнила его Ева. – И как же ты стал таким, каким стал? Европейцем, но весьма своеобразным; голландцем я бы тебя не назвала.

– Моя мать была француженкой.

– А сам ты все равно что полукровка: здесь родился, здесь вырос… и в тебе есть что-то от полукровки. Я безумно рада, что познакомилась с тобой, я люблю тебя, потому что ты вносишь разнообразие… Так помоги же мне. Придумай что-нибудь новенькое. Не бал и не поход в горы. Мне нужно что-то новое. А то я умру от ностальгии по папиным картинам и маминому пению, по нашему дому в Гааге, который дышит искусством. Без чего-нибудь новенького я умру. Я не такая, как твоя жена, ван Хелдерен, вечно в кого-то влюбленная.

– Ева! – воскликнула Ида с мольбой в голосе.

– Вечно трагически влюбленная, с красивыми грустными глазами. Сначала в своего мужа, потом в другого. А я не влюблена. Даже в собственного мужа. А он меня все еще любит. А я вот не создана для любви. Здесь, на Яве, многие предаются любви, не правда ли, доктор? Так что… не бал, не поход в горы, не любовь. Боже мой, тогда что же, что же…

– Я кое-что придумала, – сказала мефрау Дорн де Брёйн, и на ее спокойном унылом лице внезапно появилось выражение страха. Она бросила косой взгляд в сторону фрау Рантцов, и немка поняла ее взгляд…

– Что? Что? – спросили все, переполняемые любопытством.

– Спиритический сеанс, – прошептали обе дамы.

Все рассмеялись.

– Ах, – вздохнула Ева, разочарованная. – Это фокус, забава, игра на один вечер. Нет, мне нужно что-то, что заполнит мою жизнь по крайней мере на месяц.

– Спиритический сеанс, – повторила фрау Рантцов.

– Позвольте вам рассказать, – сказала мафрау Дорн де Брёйн. – Недавно мы ради забавы пытались заставить поплясать наш стол. Пообещали друг другу не обманывать и не подыгрывать. И стол… правда пришел в движение и стал отстукивать слова… отстукивать буквы согласно алфавиту.

– Но неужели все было честно? – спросили доктор, Элдерсма, ван Хелдерен.

– Можете нам верить, – защищались обе женщины.

– Отлично, – сказала Ева. – Ужинать мы закончили. Теперь давайте покрутим стол!

– Мы должны дать слово не обманывать друг друга… – сказала фрау Рантцов. – Я вижу, что мой муж не имеет склонности к спиритизму. А Ида – прекрасный медиум.

Они встали.

– Свет выключить? – спросила Ева.

– Нет, – ответила мефрау Дорн де Брёйн.

– Нужен обыкновенный круглый столик на трех ножках?

– Обыкновенный, деревянный.

– Сядем за него все ввосьмером?

– Нет, давайте выберем, например Ева, Ида, ван Хелдерен и фрау Рантцов. Доктор для спиритического сеанса не годится, Элдерсма тоже. А мы с де Брёйном будем вас подменять.

– Тогда за дело! – сказала Ева. – Новые возможности в светской жизни Лабуванги. Только чур все честно…

– Как добрые друзья, мы даем друг другу слово чести не жульничать.

– Отлично, – сказали все в один голос.

Доктор ухмыльнулся. Элдерсма пожал плечами. Слуга принес столик. Они сели вокруг него и соединили пальцы, едва прикасаясь к поверхности стола, глядя друг на друга с любопытством и недоверием – фрау Рантцов торжественно, Ева весело, Ида мрачно, ван Хелдерен безразлично улыбаясь. Вдруг по хорошенькому личику Иды пробежало напряжение. Стол дрогнул…

Все переглянулись с испугом, доктор ухмыльнулся.

Затем медленно у стола поднялась одна из трех ножек и медленно опустилась опять.

– Кто-нибудь пошевельнулся? – спросила Ева.

Все замотали головами. Ида побледнела.

– Я чувствую дрожь в пальцах, – пробормотала она.

У стола снова поднялась ножка, он со скрипом сделал на мраморном полу четверть оборота вокруг своей оси и со стуком поставил ножку обратно. Все с удивлением посмотрели друг на друга.

Ида сидела, в прострации глядя перед собой, растопырив пальцы, словно в экстазе.