— Ну… — Корсаков помялся, — как вам сказать…

— Понятно. Я предполагала, что вы как художник поймете, что под акварелью спрятано другое полотно. Эту картину, как я вам уже говорила, привез из Германии мой дед Николай Петрович Белозерский в одна тысяча восемьсот девяностом году. Он погиб в русско-японскую войну во время прорыва отряда крейсеров Порт-артурской эскадры во Владивосток. Ребенком я частенько разглядывала эту картину, представляла себя то черноглазой воительницей, то послом мира, который остановит войну. После революции отец попросил знакомого художника закрыть картину так, чтобы впоследствии можно было ее восстановить.

— Художник был неважный, прямо скажем, — уточнил Корсаков, поморщившись при воспоминании о резвящихся в пруду павлинах.

— Он был вполне профессиональным художником и изобразил на полотне эту чушь, чтобы большевики не польстились на картину. Я частенько потом старалась разглядеть под утками горы, воинов, женщину на камне. Иной раз мне это удавалось. Чем страшнее становилось жить в России, тем сильнее мне хотелось оказаться по ту сторону холста. Я не знала, что мое желание исполнится. Только не совсем так, как я это представляла. В конце концов я понемногу забыла, что именно изображено на картнине и дставляла себе все по-другому. Синее ласковое море, красивые люди…

Лада Алексеевна замолчала, подлила травяного настоя в чашки. Корсакову казалось, что от запаха тлеющей травы, а может, от необычного вкуса чая у него кружится голова. Он украдкой скосил глаза на Анюту. Девушка сидела, подавшись вперед, и, обхватив ладонями чашку, прихлебывала из нее настой мелкими глотками. Глаза у нее покраснели, но слез в них уже не было.

— Имя художника вам известно? — спросил Корсаков, прерывая затянувшееся молчание.

— К сожалению, нет, — Лада Алексеевна покачала головой. — Отец называл его имя, но я была слишком мала, чтобы интересоваться такими подробностями.

— А что послужило основой сюжета?

— Как бы вам объяснить… — Лада Алексеевна сложила пальцы домиком и поднесла их к губам. — Немецкий художник писал то, что ему было заказано. Сюжет основан на легенде, бытовавшей среди народа Атлантиды. Впрочем, я не уверена, что цивилизацию, исчезнувшую несколько тысячелетий назад, следует так именовать. Не делайте большие глаза, Игорь, мифическая Атлантида — реальность. И легенда ожила не без моей помощи. И битва, изображенная здесь, — кульминация лишь одной из войн, прокатившихся по потерянной стране.

— А какое отношение это имеет к Марии… как ее там? И к засосу на его…

Белозерская сделала знак рукой, словно задергивала занавеску, и Анюта умолкла на полуслове. Она вытаращила глаза, торопливо отставила чашку и схватилась за горло.

— Вот так будет лучше. О чем это я? А-а-а, ну да: я была в этой стране, я открыла Золотые Врата, которые закрывают наш мир от жителей подземного мира. Он даже не столько подземный, сколько лежит в другом… м-м-м… в другой плоскости, что ли? Ну, я не сильна в физике, но, полагаю, вы меня поняли, Игорь.

— Да, — поспешил подтвердить свою понятливость Корсаков. — Лада Алексеевна, а нельзя ли, — он показал глазами на Анюту, умоляюще сложившую ладони и глядящую на бабку, как приблудная дворняжка на кусок колбасы, — э-э-э… вернуть ей голос?

— Ты будешь еще меня перебивать? — Лада Алексеевна повернулась к Анюте.

Анюта энергично помотала головой.

— Ладно.

Последовал неуловимый жест, и Анюта, пискнув, схватила чашку и припала к ней.

— Как вы это сделали? — спросил Корсаков.

— Ерунда, ярмарочный фокус, — отмахнулась Белозерская. — Или вы хотите освоить его для бытового применения?

— Игорек, я тебя прошу… — пробормотала Анюта.

— Возможно, потом я пожалею, что отказался, — усмехнулся Корсаков, — но, спасибо, Лада Алексеевна, не надо.

— Иногда Анна бывает удивительно невыдержанна, — Белозерская свысока посмотрела на внучку. — Я знаю, зачем Мария Санджиева приходила к вам, и, полагаю, она не получила то, что хотела.

— Скажите… — Корсаков откашлялся, — вот в конце, когда… м-м-м… ну, в общем, у меня возникло ощущение, что она превратилась в труп…

— Она хотела показать вам, насколько призрачна и эфемерна любовь женщины. Что она преходяща, как и все в этом мире. И тело любимой станет тленом и прахом. В ближайшее время беспокоиться вам не о чем. Ладно, продолжим. Картина находилась у меня дома, здесь, когда за мной пришли. Случилось это весной тысяча девятьсот сорок первого года. Следователь на Лубянке нес какую-то околесицу и вообще вел себя совершенно по-хамски. В последствии он погиб, и, полагаю, я была к тому причастна. Это был мерзавец, поэтому не будем о нем. Я так и не поняла, в чем меня обвиняют, впрочем, суда не было. Меня просто отправили в лагерь на Новой Земле. Начальник лагеря, лейтенант госбезопасности, приехал встречать меня в Молотовск, ныне Северодвинск. Кошмарное название, но Молотовск не лучше. Звали лейтенанта Александр Назаров. Я полюбила его с первого взгляда, и он ответил мне взаимностью. Впрочем, может быть, было и наоборот, важно, что чувства наши были взаимны. Мы плыли на архипелаг на маленьком сейнере, и путешествие, надо признаться, оказалось приятным несмотря на то, что в Баренцевом море нас застал ужасный шторм. Александр рассказал мне о лагере. На Лубянке ходило неофициальное название этого поселения — «Бестиарий». Дело в том, что там собрали людей, обладающих паранормальными способностями. Это была своего рода экспериментальная лаборатория. По прибытии на архипелаг нас встретил Александр Васильевич Барченко, научный руководитель всех работ, осуществлявшихся в лагере. Там я и познакомилась с Марией Санджиевой, бурятской шаманкой с большой примесью славянской крови. Я была совершенно не приспособлена к суровой жизни в лагере, и она взяла меня под свою опеку. В эксперименте мне была отведена ключевая роль: я должна была открыть так называемые Золотые Врата — нечто вроде перехода из нашего мира в потерянную страну Атлантиду… Дорогая, налей мне чаю, будь любезна!

Анюта с готовностью наполнила чашку Белозерской. Кивком поблагодарив внучку и отхлебнув глоток, Лада Алексеевна продолжила:

— В нынешнее время оккультные науки отданы на откуп дилетантам, а тогда этим занимались серьезные государственные учреждения: в СССР — НКВД-НКГБ, а в Германии — институт Аненербе. Если я не ошибаюсь, это переводится как «наследие предков». И те, и другие надеялись использовать Золотые Врата в своих целях. Немцы подготовили захват лагеря с помощью высаженного с подводных лодок десанта. Операция должна была состояться в первой декаде июня сорок первого года, то есть в самый канун войны. В последний день, вернее в последнюю ночь перед окончанием эксперимента мы с Сашей… с Александром Назаровым… м-м-м… в общем, у нас была любовь, — Белозерская с вызовом взглянула на Корсакова и Анюту. — Да, молодые люди, и тогда любовь предполагала физиологический акт, но это было проявлением любви, а не самоцелью. Это была наша первая и последняя ночь. Саша должен был отражать десант, а я — открывать Золотые Врата. Силы десанта и защитников лагеря были несоизмеримы. Бойцы сдерживали натиск из последних сил, пытаясь выиграть для нас время. Я прошла через Врата, но то, что я там увидела, было настолько ужасно, что мне пришлось бежать оттуда. Через переход, так неосторожно нами открытый, вырвались кошмарные создания. Саша и командир немецких десантников, надо признать, разумный человек, заключили перемирие, чтобы совместно отразить угрозу жизни на Земле. Они погибли. Погибли все… — голос Белозерской пресекся, она глубоко вздохнула: — и мой Саша. Возлюбленный Марии Санджиевой, Михаил Кривокрасов, тоже погиб, и вот тут-то и открылась ее сущность. Я не знаю, как передать словами то, что произошло на моих глазах. Эта женщина на картине, — Лада Алексеевна указала на воительницу, — и есть Мария. Скорее всего, это ее настоящий облик. Она — Предводительница Войска Мертвых, и она до сих пор мстит потерянной стране за смерть своего возлюбленного. Ее настоящее имя — Хельгра… Впрочем, у нее много имен.