супругами Баюковыми вместе нажито, разделить придется пополам». Слыхала? Пополам!

Потом Маркел позвал большаковых жен и, погрозив длинным крючковатым пальцем, приказал:

— Вы не больно на бабу эту орите, дуры! Через нее в наш двор прибыток идет. Работы сверх меры на нее не валите, а то она на нас как на волков глядеть начнет, а от этого нам какая польза? — и он хитренько засмеялся.

Сегодня старик вообще был доволен ходом своих дел. На базаре ему удалось выгодно перепродать более двухсот пудов пшеницы, которая в возмещение за долги притекала к нему постепенно и так же исподволь свозилась в город, «к верному человечку».

— Ничего, ребятки, иной раз и нас грешных бог милует! — довольно покрякивая, говорил он старшим сыновьям, когда все уже сидели за обедом.

— Есть еще люди, которые долги старому Маркелу платят!.. И в этих нонешних потребилках тоже есть люди-человеки, которых можно денежкой ублаготворить, а они какое тебе надо вспоможенье сделают… И вот в кармане у тебя не просто деньги, а твердая валюта… называется еще: червонец… Вот он, голубчик!..

Маркел смахнул крошки с клеенки, потом вынул из кармана толстый засаленный кошелек, вытащил из него пачку новеньких червонцев, ловко выложил их веером и наставительно сказал:

— Вот, ребята, теперь всегда старайтесь все другие бумажки на червонцы обменивать. Вот он какой отменный: мужика с кошелкой изобразили, сеять вышел…

— А по мне кой прок в этом самом червонце? — насмешливо произнесла Матрена. — Прежде червонец-то золотой был, его на зуб пробовали…

— Дура! — добродушно оборвал свекор. — Червонец этот не дурашный какой, а тоже золотом обеспечен, что тебе прежняя красненькая!

— Ох, царская десятирублевочка! — сладко молвил Семен.

— Ничего-о— одобряюще протянул Маркел. — И этот червончик нам сгодится… да и нэпа эта самая тоже нам подходит… Советской власти, видно, тоже крепкие хозяева нужны… Да! Небось какой-нибудь Степка Баюков со своего дворишка немного товару соберет, чтобы на базар свезти… а вот без нас, крепких хозяев, базар заревет… ей-ей!

Маркел торжествующе подмигнул сыновьям и невесткам, которые уже давно не видали его в таком радужном настроении.

Встав из-за стола, старик истово перекрестился и с шумным вздохом заключил:

— Дай-то, господи-владыко, нашу дворовую тяжбу выиграть!

— Уж тогда Степке Баюкову не придется нос задирать! — бойко ввернула Матрена. — Уж и осрамим же мы его тогда перед всем селом!

— Верно говоришь! — весело одобрил Маркел и добавил другим тоном: — А эту, как ее… Марину вы пока что не трожьте… Поняли?

Теперь можно было Марине и присесть среди дня, передохнуть, постирать на себя. Снохи ругались и корили теперь поменьше, но Марине что-то не верилось, что это надолго.

За этот короткий срок нагляделась она вдосталь на жизнь в корзунинском дворе. И, казалось, только теперь научилась думать и примечать. Самое же горькое было сознавать: от старого двора ушла, а к новому не прибилась.

— Ох, когда же это, Платоша, в своем углу заживем?

— Да-а… К зиме вот нам с тобой и спать-то негде будет.

На сеновале после дождя пахло плесенью, и казалось Марине, что не только тело, но и горькие думы ее пронизывает этой бесприютной сыростью.

— Взялись за справедливое дело, так надо его вперед двигать, — строго выговаривал Финогену Демид Кувшинов. — На том я утвердился, того и от Баюкова желаю. И зря ты меня и других людей к нему не допускал: «Погодим да обождем, пожалеем да посочувствуем…» Тьфу! Даже зло берет, что тебя мы послушались.

— Ох, господи! — расстроенно вздыхал Финоген. — Да что ж всамделе, посочувствовать хорошему человеку нельзя, когда у него на дворе этакое несчастье стряслось? Хоть кого возьми — легко ли такое переносить? Верил человек жене, как своей душе, а жена этакий обман да разор устроила! Небось, случись бы такое с тобой, тебе бы тоже не до людей было.

— «Не до людей»! — сердито передразнил Демид и даже приостановился, стукнув оземь палкой. — А ежели люди эти поверили Баюкову, пошли за ним, как за передовым… как же это можно ему о нас не помнить?! А?

— Да ведь только на время, пока сердце у человека успокоится… — бормотал Финоген.

— Насчет сердца — это как ему там угодно, а дело забывать не смей! — и Демид грозно посмотрел вперед, в сторону баюковского дома. Потом, морщась и тяжело передвигая больные ноги, направился к Баюкову. — Гляди на меня, Финоген Петрович… уже мне бы вроде, по всем законам, лежать на печке можно, а я не сдаюсь, потому как злой я до дела… и другому спуску не дам… Ты говоришь: время да покой… А время-то ведь идет, за собой заботу несет. Уж ежели мы решили тоз образовать, так, значит, надобно ныне же людей, тягло и всякое прочее к севу готовить… Ведь нам трактором обещают вспахать… Чуешь ты это?

— Еще бы, этакое знаменитое дело!

— Так вот, я тебя упреждаю, буду я сейчас с Баюковым так беседовать, будто ни о каком его семейном злосчастье и знать не знаю. Там пусть он сам управляется, а общественное дело — наперед всего!

Придя к Баюкову, Демид немедленно приступил к деловой беседе, и действительно с таким видом, будто решительно ничего не знал о недавних событиях на баюковском дворе.

— Вот, Степан Андреич, новый список тебе показываем, еще объявились желающие вступить в наше товарищество. Ha-ко, прочти.

Степан взял список и невольно улыбнулся: в списке он увидел фамилии тех своих односельчан, которые сначала недоверчиво и даже насмешливо отнеслись к его пропагандистским речам о пользе тозов для крестьянства.

— Ага! Дошло-таки до них! — довольно сказал он, и его осунувшееся лицо вновь осветилось улыбкой удовлетворения. — Значит, нашего полку прибыло!

— А ведь ты, Степанушко, того и хотел, — ласково сказал Финоген. — Ты все говаривал: «Эх, людей бы нам побольше!» Вот они, люди-то, и пришли…

— Люди-то пришли, — повторил Демид и метнул в сторону Финогена суровый взгляд, — да ведь ими заниматься надо.

— Конечно, конечно, — торопливо согласился Степан. — Надо все разъяснить людям. Это я сделаю.

— Вот тебя мы об этом и просим, — продолжал Демид. — Завтра вечером к тебе народ желает прийти, поговорить.

— Завтра? — тревожно переспросил Степан. — Нет, завтра к вечеру я еще не вернусь из города.

— А ты отложи… городское-то свое дело, отложи, — посоветовал Демид, испытующе глядя на Баюкова.

— Нет, отложить никак невозможно, — упрямо произнес Степан, и лицо его потемнело.

— Это что ж… насчет твоих семейных дел? — медленно и неохотно спросил Демид.

— A-а… да разве только семейное тут дело? — вскинулся Баюков, и лицо его исказилось, словно от боли. — Дошло до меня, что Корзунины на