В пятницу днем я, как правило, уезжаю в Берлин, утром в понедельник – возвращаюсь в Гамбург.

В квартире Филиппа мне сначала пришлось наводить уют. Она выглядела как жилище хорошо зарабатывающего холостяка, которому офис важнее квартиры. На первый взгляд обставлена со вкусом, но, по-моему, до ужаса минималистично. Здесь лампа в стиле арт-декор, там софа от Марктекса, в книжном шкафу много биографий и несколько первых изданий Бенна[27]и Музиля.[28]Я посоветовала Филиппу повесить специальный замок от взломщиков на дверь кабинета, а заодно и на ванную.

Когда Филипп впервые распаковал у меня дома свою сумку, меня прошиб холодный пот.

«Я должна пересмотреть свою страховку за дом», – испуганно пробормотала я, увидев его коллекцию косметики от Клиранс и серебряный бритвенный прибор.

Между тем надо признать, что благодаря влиянию и советам Филиппа стоимость моего гардероба и косметики существенно повысилась. Мало кому понравится стоять рядом с любимым в мраморной ванне, глядя, как он протирает лицо очистительным муссом за 160 марок, а самой смывать остатки макияжа дешевым мылом.

С тех пор как я узнала Филиппа, мне открылся совершенно новый мир шоппинга, на который раньше я не обращала внимания. Тем не менее я до сих пор с удовольствием хожу в магазин «Н&М», чтобы по-быстрому накупить килограмма два шмоток. Да, я не разучилась радоваться простым вещам. Мне не становится плохо от консервированного картофельного супа, греческого бифштекса за 13,90 и колбасок с кетчупом и майонезом. Только пармезан в пакетиках я больше не ем.

Я считаю, что я обогатила жизнь Филиппа. В его квартире, например, я много экспериментировала с разными лампами и торшерами, чтобы сделать все еще уютнее. Пространство между кухней и прихожей я украсила прозрачной занавеской в нежных розово-голубых тонах, которая, как мне кажется, составляет интересный контраст с благородно-стальной кухней фирмы Блутхаупт в стиле хай-тек. Вот был сюрприз для Филиппа, когда он вернулся вечером из офиса!

Он не признается своим друзьям, но я-то знаю, в глубине своего юридического сердца он признателен, что кто-то добавил в его жизнь немного красок. Даже если это не самые его любимые цвета.

Спальня Филиппа – холодно-белая, голые стены, белая кровать, белое сатиновое белье – теперь выглядит чуточку уютнее, хотя бы потому, что повсюду на полу валяются какие-нибудь мои вещи, моя подушка солнечного желтого цвета, а раз в месяц я дарю Филиппу новую мягкую игрушку.

«Радуйся, потому что до меня ты жил в черно-белом фильме», – сказала я ему однажды.

«И к тому же в немом», – был его ответ.

Что правда, то правда, говорю я много. Но это потому, что мне есть что сказать. Если же мне сказать нечего, то чаще всего в ситуациях, когда общение совершенно необходимо и является хорошим тоном. Постепенно я учусь вести себя лучше, но поначалу друзья-знаменитости Филиппа меня подавляли. Для меня гораздо естественней разглядывать людей, которых я знаю по телевизору, чем разговаривать с ними. Это сила привычки. Когда я смотрю канал-RTL, я же не говорю: «Добрый день, Саша Хен, приятно познакомиться». Нет, я просто глазею и молчу. Кроме того, реальность часто разочаровывает, настолько она изменяет привычный образ:

Тиль Швайгер – моего роста!

Вероника Феррес – обыкновенная телка!

Катя Риманн – обаяние, как у хлебного ножа!

Иоганнес Б. Кернер: такой же пресный, как и в телевизоре!

Хапе Керкелинг – толстая и робкая – одна из нас![29]

Хотя нет, я-то совсем не робкая. Просто я не привыкла к тому, что нужно все время производить хорошее впечатление. Это меня как-то сковывает – особенно то, что впечатление надо производить не для себя, а мучиться ради Филиппа, для которого подобные мероприятия – вопрос престижа. Нельзя и помыслить, чтобы каким-нибудь неподходящим замечанием или дурной шуткой – а это – моя специальность – я распугала бы его клиентуру. Так что приходится сдерживаться, то и дело наступать на горло собственной песне, точнее, шутке.

А когда один раз я выступила – не люблю вспоминать этот прием, на котором вручали видеопремию, – то сама себя посадила в лужу.

Небольшая группа – к сожалению, к ней примкнула и я – стояла вокруг жены Михаэля Шумахера. Она рассказывала, что муж иногда совершенно спонтанно дарит ей цветы. Наверное, те, что вручают ему при победах, подумала я, но, как умная, промолчала. Зато рассказала Коринне Шумахер анекдот:

«Одна женщина говорит: „Мой муж принес мне цветы. Сегодня вечером опять придется расставлять ноги".

Другая спрашивает: „Зачем? Разве у тебя вазы нет?"»

Коринна быстро ушла. Глупая баба. Знаменитой сексуальности своего мужа она может противопоставить только полное отсутствие чувства юмора.

Клянусь, с Ингеборге мы бы хохотали на этом приеме до упаду. Мы бы всласть поиздевались. Над мамашей Баймер, которая похожа на афишную тумбу. Над тем, что при взгляде на Франку Потенте душа радуется. Оказывается, успеха можно добиться и не имея красивой внешности. И над тем, что Хелла фон Зинен нравится мне уже за одно то, что она толще меня и тем не менее всегда в хорошем настроении.

С мужчиной не посплетничаешь, особенно если он окружен другими мужчинами. Тогда он считает сплетни чем-то недостойным себя. Он вообще всегда считает что-то в окружающем мире недостойным себя. И только на обратной дороге в такси перестает делать из этого проблему.

Только тогда его снова можно звать ласковым прозвищем, гладить по затылку, пока он не замурлычет. Вытащить рубашку из брюк, чтобы положить руку на то восхитительное место выше попы, где, как правило, растут нежные светлые волосы. Заставить его поклясться, что все женщины на вечере были тощие и некрасивые, и он поклянется, что есть только одна, одна богиня, его возлюбленная, женщина потрясающей красоты, от которой он весь вечер не мог отвести взгляд.

Я горжусь Филиппом, когда он, в шикарном пальто и сверкающих ботинках, с видом светского человека идет впереди меня, рассекая толпу. Держит меня за руку, приветствует кого-то, представляя меня как «владелицу его сердца и прелестного кафе в Гамбурге», произносит пару умных фраз по поводу рейтинга передач, медийных учреждений и неясной правовой базы, затрудняющей повтор сериалов в синхронном переводе. Тогда моя грудь раздувается от гордости. Он мне так нравится! Больше всего хочется указать на него и произнести короткую речь: «Господа! Взгляните! От макушки до кожаных подметок – все мое!» Вот что значит гордость обладания.

Но сердце трепещет, когда в такси Филипп фон Бюлов распускает галстук от Армани и спрашивает: «Куколка, как ты думаешь, по телевизору еще что-нибудь идет?»