Затем теплый тон гитарных аккордов проникает через дверь у меня за спиной. Этот звук заставляет мою шею покрываться мурашками. Я слышала, как он играет на гитаре – как на акустической, так и на электронной – на бесчисленных записях. Однако от вибрирующих так близко струн меня бросает в дрожь. Я задерживаю дыхание, пока звучат аккорды и музыка не становится более продуманной.

Звук резко обрывается, но после некоторых поправок появляется снова, захлестывая меня, как волна.

Моя мама умерла две недели назад. Я проживаю каждый день с тех пор под действием микса из полного оцепенения, абсолютного отсутствия личного пространства и стресса от странных событий, происходящих со мной. Но гитара Фредерика словно останавливает время. Пока он играет, передо мной теплая ночь и нежный ритм гитары, которую я слушала всю свою жизнь.

Мне приходится отложить домашнюю работу и закрыть лицо руками. Песня незнакомая. Но все равно разрывает мое сердце на части. Я сдерживаюсь, пока он не начинает напевать себе под нос, его искаженный баритон пронизан мелодией. И тогда слезы текут по моему лицу и рукам. Я тону в них, беззвучно плача, пока песня не заканчивается.

В тишине, что следует после, я сжимаю губы. Зареванная неудачница, пытающаяся не шмыгать носом. Слышу, как Фредерик ходит по комнате за моей спиной и звук бегущей на кухне воды. Через минуту он выходит на балкон и ставит стакан воды и упаковку салфеток на стол. Я не могу поднять глаза.

Теплая рука опускается мне на затылок. Остается там два удара сердца, затем отдаляется. Фредерик возвращается в номер.

Я прижимаю пальцы к глазам, силясь заставить слезы перестать течь. Позади Фредерик убирает упаковочную бумагу от гитары. Он напевает себе под нос, а я зарываю ногти в ладони и считаю листья на банановом дереве во дворе внизу.

* * *

В конце концов Карлос приносит еду. Фредерик появляется на пороге балкона с двумя бумажными пакетами.

– Готова узнать, существует ли приличное буррито в Орландо?

– Конечно, – отвечаю я тихо.

Он садится в другое кресло и передает мне пакет. «Рейчел», – написано на нем.

Мы разворачиваем еду. Пахнет неплохо на самом деле. Мой аппетит такой капризный. Иногда я не могу есть ничего, иногда умираю от голода. Откусываю большой кусок и жую.

– Что думаешь? – спрашивает он. Вытирает рот салфеткой, прилагающейся к еде.

Вопрос кажется слишком тяжелым, пока я не понимаю, что он всего лишь о буррито.

– Очень неплохо. – Это все. Нарезанная свинина перемешана с бобами и травами. – О! – издаю звук отвращения. – Тут полно кинзы!

Удивление на лице Фредерика заставляет меня осознать ошибку. Он откладывает буррито. Затем берет пластиковый ножик, шедший в наборе с едой, и разрезает буррито пополам. Берет одну часть и демонстрирует мне. Ни следа кинзы.

– Карлос знает, – говорит он негромко.

– Удобно. – Мой голос дрожит. – Он тоже читает Spin.

– Rolling Stone, – говорит Фредерик. – Сложно забыть, перед каким репортером опух.

Еще минута молчаливого жевания. Чувствую себя опустошенной.

– Я могу задать тебе вопрос? – спрашивает он.

– Да?

Откладывает еду.

– Как долго ты знала, что я твой отец?

Это легко.

– Всегда.

Его глаза расширяются.

– Что она говорила обо мне?

– Ничего. Но когда бы ни играли твои песни по радио, она переключала станцию. К четвертому классу я знала их все.

Он быстро поднимается и исчезает за открытой дверью. Когда он тянется за пивом, холодильник освещает его, и я вижу выражение его лица. Будто его ударили.

Однако не чувствую себя ни капли виноватой.

Я сижу в учебном зале, когда Фредерик присылает сообщение: «Новый водитель сегодня. Серебристый автомобиль. Не ищи Карлоса».

«Заберешь меня от школы?» – пишу в ответ. Хейзу это не понравится. Он хочет пойти за мороженым.

«Надеюсь».

Что ж, это странный ответ.

«Где Карлос?» – спрашиваю я.

«Он оказал мне услугу, приехав. Вернулся домой к семье».

«Почему просто не арендовать машину?» – спрашиваю, будто слыша эхо вопроса Хейза.

«Не вожу».

«Совсем?»

«Нет. Не хочу. Старый пес. Новые фокусы. Но люди непрестанно мне об это напоминают. Эй, разве это не одно из твоих отрицательных? Ведь нет слова престанно».

«Но есть перестать», – отвечаю я.

Полчаса проходят без ответа, и, как идиотка, я думаю, что обидела его. Но затем мой телефон наконец снова вибрирует. Только сообщение Фредерика бессмысленно. Там написано: «Ходатайство на опеку одобрено».

Подождите. Что?

Правило «никаких телефонных звонков в школе» означает, что я должна выбежать из здания, чтобы ему позвонить.

– Что это значит? – спрашиваю я, как только он берет трубку.

– Значит, я выиграл! – кричит он. – Судья только что дал мне согласие на так называемую временную срочную опеку. А раз тебе исполняется восемнадцать через три недели, на этом все. Решено.

– Но… как так произошло?

– Я скажу тебе как – Ханна Ривз. Она стояла там перед судьей и говорила, как все должно быть. И тот согласился. Я хотел ее расцеловать.

– Подожди… Я не знала о слушании.

– Я не говорил тебе о нем, потому что боялся, что проиграю. Мой адвокат сказал, что старая добрая логика не всегда побеждает. Как оказалось, молодая и горячая социальная работница в голубом костюме – все, что требуется. Встречай меня у школы через двадцать минут. Давай вызволим тебя из этого места.

– Технически мой учебный день заканчивается через сорок пять минут.

Он смеется мне в ухо.

– Теперь я законно могу учить тебя своим проказам. Выходи, когда захочешь, но я буду через пятнадцать минут. И, Рейчел?

– Да?

– Это значит, мы можем ехать в Калифорнию, как только ты сдашь последний экзамен. Увидимся снаружи. – Он кладет трубку.

Я даже не думаю возвращаться. Стою под солнцем, с телефоном в руке, силясь понять, что только что произошло. Фредерик пошел в суд, чтобы получить права на меня. Он сказал судье (или по крайней мере адвокат сказал за него): «Она принадлежит мне».

Это все, о чем я когда-либо мечтала.

Затем он пригласил меня в Калифорнию. Нет – не пригласил. Он сообщил мне, что мы отправляемся туда, словно это зависит только от его решения.

Что на самом деле вполне законно.