Сеголен посмотрела на меня удрученно. Лицо ее постарело на двадцать лет. Я безжалостно заключил:

– Умопостроения, которые я привел, опровержимы. Одной своей силой человеческий разум не может гарантировать существование Бога. Все эти «доказательства» – лишь аргументы в пользу Бога. Его существование ничем не доказано.

– Но и ничем не опровергнуто.

Я кивнул, соглашаясь с этим пунктом. Потом уточнил:

– Кто утверждает – тому и представлять доказательства. Если я скажу, что существуют кентавры, мне придется подтвердить это документально.

– Тот, кто не хочет верить, всегда отыщет мотив.

– Тот, кто хочет верить, тоже!

Сеголен подняла голову, заглянула мне в глаза и заявила со всей категоричностью:

– Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия.

Рассыпанные камни, трещины, размывы предвещали вади. Каменные столбы вдали подтверждали, что мы вступили в Ахаггар.

Абайгур впереди замер. Широким жестом он указал на окруженную скалами песчаную впадину для нашего лагеря.

Я возобновил беседу с Сеголен:

– Ты права. Кругом ноль. Бог есть лишь в форме вопроса. Каждый человек задается или задавался вопросом, существует ли Бог; и каждый отвечает по своему усмотрению. Сомнение в Боге – вот профсоюзный минимум божественной реальности!

Она улыбнулась, доставая флягу, и долго, медленно пила воду, набранную в источнике. Я сел и последовал ее примеру.

Утерев губы, она порозовела и как будто приободрилась.

– Этот вопрос о Боге, который живет в нас всех, – сказала она, – больше чем вопрос: это побуждение, это вызов. Можно искать, только зная, что искать до́лжно. «Ты не искал бы меня, если б ты меня уже нашел!»

Она встала и, весело помахав мне рукой, пошла выбирать себе место на песке.

Вечер окрасил землю охрой.

«Ты не искал бы меня, если б ты меня уже нашел».

Я воздержался от ответа, чтобы не огорчать ее.

Где же он, этот Бог? Со своего так называемого творения Он неуловим. Природа не говорит ни о Нем, ни за Него. Перед моими глазами был лишь зримый мир, создатель которого оставался незрим.

Мало-помалу земля и небо слились, окутанные сумраком. Очертания гор бесконечно вытянулись, их рельеф, пики и выступы, сгладились.

Нет, решительно, Бога здесь не было.

Если бы Бог хотел, чтобы я Его познал, Он действовал бы иначе, не так ли?

Человек ищет Бога. Нет, меня поколебало бы обратное, если бы Бог искал человека, Бог преследовал меня…

Такого, однако, я никогда не видел…

Вопреки тому, на что намекала Сеголен, я не искал Бога.

Я встал и оглядел окрестности, ощущая в себе их бескрайнюю пустоту.

– А если Он ищет меня, пусть найдет! – закончил я вслух, с вызовом обращаясь к горам.

Мог ли я представить себе в эту минуту, что Бог меня слышит и что Он ответит мне всего через несколько дней?

Сон не шел.

Мои спутники отдыхали. Горы безмолвствовали. Невозмутимые, равнодушные звезды, ввинченные в тьму, словно остановили время.

Без рук, без ног, закутанный в спальник, как куколка в кокон, я ворочался с боку на бок. От пота промокла поролоновая подушка на песке.

Слева от меня тихонько посапывали носы.

О, как я ненавидел их, спящих! Или, скорее, ненавидел себя, бодрствующего… Гнев, досада, тревога переполняли меня.

«Как я буду завтра идти, если не восстановлю силы?»

А ведь с моей бессонницей было покончено много месяцев назад.

Я улыбнулся луне.

Какое чудесное воспоминание об этом исцелении: двадцать лет бессонных ночей канули в одночасье!

С одиннадцати лет я засыпал с большим трудом. Даже усталый, разбитый после вечеринки, матча по регби, велосипедной прогулки, я подолгу лежал с открытыми глазами. Мог лечь в десять вечера и в два часа ночи все еще ждал сна. Я надеялся, что любовная жизнь решит проблему, – ничуть не бывало. Пусть радость, возбуждение, ласки и затем оргазм дарили мне несказанное блаженство, все равно я лежал без сна, переплетясь с партнершей, слыша, как ее дыхание становится тихим, медленным, сонным, и объятие казалось мне сначала сладостным, потом нескончаемым – слишком долгое наслаждение оборачивается пыткой. Сил не было это терпеть, и я завел привычку осторожно выбираться из-под одеяла и усаживаться голым за стол, читать, писать или слушать музыку.

Я не знаю, ослабляла ли меня бессонница, но ее систематичность отравляла мне жизнь. Никогда я не радовался, завершая день, и еще меньше – ложась в кровать. То, что отрадно стольким людям – задернуть шторы, зевнуть, закутаться, мурлыча, в одеяло, взбить подушку, поцеловать любимую и пожелать ей доброй ночи, – сулило мне муки. Я испробовал все бабушкины средства – считал барашков, читал стихи, вспоминал о приятном, принимал холодный душ, пил молоко, пиво, отвары, – все впустую! А когда я решился купить в аптеке снотворное, оказалось, что оно усыпляет меня назавтра днем, ночью же – нет.

Один друг посоветовал мне: «Вспомни, в какой момент начались твои трудности со сном, и поищи вокруг этого события: ты найдешь причину». Я послушался.

Моя бессонница началась со смертью деда, моего самого любимого человека в детстве, ласкового, мудрого, веселого великана, который проводил свои дни за верстаком, оправляя драгоценности. Слова его были редки и всегда богаты смыслом. Как и его молчание… Все у него было истинно весомо. С шестнадцати лет он работал, обложившись пилками, воском, бриллиантами, золотыми слитками, паяльником и щипчиками. Усердным трудом он обеспечил безбедную жизнь своей жене, дал образование дочерям, позволил себе широченную американскую машину, которой пользовался редко, и купил загородный дом, где проводил две недели летом. Работал он не покладая рук. Прерывался на моей памяти, только чтобы поиграть с нами, внуками, или с животными, которых приводили иногда клиенты. И тогда он, воплощенная серьезность и ответственность, вскакивал со стула, прятался, придумывал игры, преподносил сюрпризы, бегал на четвереньках и катался по полу от смеха. Сердечный приступ унес его в пятьдесят девять лет.

И вот некоторое время по совету друга я анализировал картины, связанные с этой драмой. Однажды утром, когда я входил в душевую кабину, меня молнией пронзила фраза: «Твой дедушка уснул навсегда». И я тотчас понял, что двадцать лет провел в плену этих слов… Вот как мне сообщили о его смерти: «Твой дедушка уснул навсегда». Сон равнялся смерти! Если уснешь, рискуешь никогда не проснуться… Кто из взрослых додумался сказать мне этот злополучный перифраз с самыми благими намерениями? Не важно, ему было невдомек, что он обрекает меня на десятилетия бессонных ночей.