К моменту окончания школы в моем репертуаре было около сотни песен, в том числе Green Day и Pink Floyd. Иными словами, мой опыт мало чем отличался от опыта любого мальчишки, шесть лет не расстающегося с гитарой. Но вот что удивительно: по сравнению с Джорданом Тайсом я уже тогда был посредственностью.

Джордан взял в руки гитару тогда же, когда и я. Но к моменту окончания школы он с группой профессиональных музыкантов гастролировал по среднеатлантическим штатам и подписал первый контракт на запись диска. Когда я учился в школе, мои снобы одноклассники восхищались акустической музыкой и считали группу Nickel Creek чем-то вроде Dave Matthews для крутых. Когда Джордан учился в школе, он регулярно выступал с бас-гитаристом этой группы Марком Шатцем. Почему же, несмотря на то, что мы оба потратили на серьезные занятия музыкой одинаковое количество времени, я продолжал бренчать на гитаре на уровне обычного старшеклассника, а Джордан стал звездой?

Познакомившись с Джорданом, я довольно быстро понял почему. Когда нам было по восемнадцать, я отставал не потому, что занимался меньше Джордана (хотя, видимо, все-таки меньше), а потому, что мы занимались по-разному. Я живо помню ощущение дискомфорта, возникавшее, когда я играл в Rocking Chair плохо отрепетированную мелодию. Исполняя песню, не успевшую врезаться в мышечную память, я испытывал психологическое напряжение. Я ненавидел это ощущение и неохотно разучивал новые песни, предпочитая играть нетрудные и хорошо знакомые. Я раздражался, когда во время репетиций наш ритм-гитарист предлагал попробовать что-то новое. Он любил начинать играть, едва взглянув на ноты. Я этого терпеть не мог. Уже в столь юном возрасте я понимал, что дискомфорт от умственного напряжения мешает музыканту.

Сравним мой опыт с опытом юного Джордана. Его первым учителем игры на гитаре был знакомый его родителей (он ходил в ту же церковь, что и они). Джордан вспоминает, что на занятиях они подбирали самые сложные композиции из альбомов Allman Brothers.

— Значит, преподаватель записывал ноты, а ты разучивал мелодию? — поинтересовался я.

— Нет, мы подбирали мелодию на слух, — ответил Джордан.

Для меня, когда я был школьником, сама мысль о том, чтобы разучивать сложные партии на слух, казалась дикой. Это было за пределами моих умственных возможностей, к тому же мне не хватало терпения. Но Джордану это нравилось. Во время нашей беседы, через 10 лет после окончания Джорданом школы, он взял в руки старенькую гитару и сыграл соло из композиции «Jessika», которое помнит до сих пор: «Прекрасная мелодия».

В начале занятий музыкой Джордан не только играл трудные вещи, но и выслушивал множество критических замечаний. Его наставник всегда указывал на ошибки и показывал, как надо играть.

Наблюдая за тем, как Джордан репетирует сегодня, нетрудно заметить, что он по-прежнему не боится трудностей и всегда готов к критике. Чтобы научиться работать в самом быстром темпе, рассчитанном на широкую амплитуду, Джордан всегда играет чуть быстрее, чем это удобно. Не попав в ноту, он прерывает игру и начинает снова, постоянно контролируя себя. Когда он репетирует, его лицо напряжено, он дышит часто и прерывисто. На него страшно смотреть, и можно только догадываться о том, как тяжело дается ему мастерство. Но Джордану нравится репетировать, и он делает это часами.

Вот поэтому Джордан меня и «переиграл». Я просто бренчал на гитаре. Он репетировал с полной отдачей. Студийный музыкант из Нэшвилла Марк Касстивенс тоже считает, что надо выкладываться до конца. Даже во время нашего разговора он постепенно наращивал темп исполнения «новой сложной мелодии си-бемоль с множеством баррэ и отвратительным контрапунктом». Даже музыканту уровня Касстивенса, заслужившему множество наград (Академия кантри-музыки присвоила ему звание инструменталиста года), приходится время от времени «уходить в тень», чтобы спокойно репетировать.

«Я развиваю мускульную память самым трудным способом — путем многократного повторения, — говорит он, и я вспоминаю бесконечные репетиции Джордана, нацеленные на развитие исполнительского мастерства. — Чем больше я работаю, тем свободнее играю и тем лучше звучание».

Эти наблюдения, разумеется, относятся не только к игре на гитаре. Главная мысль этой главы заключается в том, что отличие таких звезд, как Тайс и Касстивенс, от посредственных гитаристов вроде меня лежит не в области музыки. Все дело в разных подходах к работе. Мастера работают на пределе возможностей и всегда учитывают критику. Этот подход универсален, его можно использовать в любой сфере человеческой деятельности. Именно он, на мой взгляд, и позволяет успешно копить карьерный капитал независимо от того, чем именно вы занимаетесь.

Как стать гроссмейстером

Если вы хотите понять, как становятся мастерами, обратите внимание на такой вид спорта, как шахматы. С одной стороны, существует простой показатель возможностей спортсменов: рейтинг. Рейтинги рассчитывались по-разному, но в настоящее время Международная шахматная федерация использует систему рейтингов (коэффициент) Эло. Изначально игрокам присваивается нулевой рейтинг, который повышается по мере роста их мастерства. Система расчетов достаточно сложна, но, грубо говоря, она отражает показатели игроков на официальных турнирах. Если вы сыграли лучше, чем ожидалось, ваш рейтинг повышается, если хуже — понижается. Рейтинг способного новичка, участвующего в турнирах выходного дня, выражается трехзначным числом. Наивысший рейтинг Бобби Фишера составлял 2785. В 1990 г. Гарри Каспаров первым за всю историю шахмат достиг рейтинговой отметки 2800. Ему же был присвоен и другой рекордный рейтинг — 2851.

Еще одна причина, по которой шахматы удобно использовать для анализа результативности, — сложность этой игры. Чтобы обыграть Гарри Каспарова, суперкомпьютеру компании IBM Deep Blue в 1997 г. пришлось анализировать 200 млн ходов в секунду, а чтобы сыграть конкурентоспособный дебют — использовать базу данных, содержащую 700 000 гроссмейстерских поединков. Учитывая сложность игры в шахматы, на примере этого вида спорта, видимо, легче выявить стратегии повышения уровня мастерства.

Этим объясняется тот факт, что ученые начали изучать шахматистов еще в 1920-е гг. Тогда три немецких психолога решили выяснить, отличается ли память гроссмейстера от памяти обычного человека1. (Оказалось, нет. Несмотря на то что гроссмейстеры держат в памяти великое множество шахматных комбинаций, во всем остальном их способность к запоминанию не превышает среднестатистические показатели.) Особый интерес для нас представляет одно сравнительно недавнее исследование. В 2005 г. команда ученых, возглавляемая психологом из Университета штата Флорида Нилом Чарнессом, опубликовала результаты наблюдений за тренировками шахматистов, которые велись почти два десятка лет2. В 1990-е гг. ученые дали объявления в газетах и разослали участникам шахматных турниров приглашения поучаствовать в проекте. Они опросили более 400 спортсменов из разных стран мира, пытаясь понять, почему одни демонстрируют более высокие результаты, чем другие. Каждый участник опроса должен был заполнить анкету и подробно рассказать, как он учился игре в шахматы. По сути, респондентам предлагали воссоздать временную шкалу их профессионального роста. В каком возрасте они начали играть? Как именно занимались из года в год? В скольких турнирах принимали участие? Занимались ли они с тренером? Как долго? И т.д. и т.п.