Он придумал историю, где враги корчатся от боли, заболев неизвестной болезнью. То ли оспой, то ли чумой, как бывало в Средние века, и лекарства от болезни нет. Точнее, есть, но находится у одного Женьки, который излечивает страждущих, как доктор Айболит. Измученные враги подползают к доктору, тянут руки, мол, исцели нас! – но тот с презрением отворачивается.

Он по-прежнему наблюдал тайком за Лоркиным балконом, даже пару раз ее там видел. Однако зазывать к себе было неудобно. Не овсянкой же ее угощать, а на кафе-мороженое Женькиных авуаров явно не хватало.

Когда не спалось ночью, он выходил на балкон в трусах и майке и задирал голову. Звездная россыпь мерцала и переливалась; будто специально придуманная для украшения черного неба, она казалась близкой и родной. Над головой раскинули лапы обе Медведицы, чуть в стороне загадочно мерцали Волосы Вероники и, будто яркий глаз Вселенной, светил Сириус в созвездии Большого Пса. Древние греки, думал он, молодцы, они населили темное небо живыми существами, иногда фантастическими, но все равно это хорошо! Вон сияет Персей, а вон – Андромеда. Если ты не дурак, сразу вспомнишь миф, где герой вырывает красавицу из лап чудовища, после чего побеждает горгону Медузу. Если же дурак – вспомнишь чушь, что несет физик Гром, говоривший про какие-то мегапарсеки, газовые туманности и пояса астероидов.

Блатная компания в эти дни кучковалась у картежного стола. Жарким летом двор обычно пустел, а тут вдруг оживился: сползаясь со всей округи, молодежь потребляла портвейн, нагло огрызалась на замечания жильцов и вела некое толковище. Когда набиралась внушительная кодла, все вдруг снимались, куда-то уходили, чтобы вернуться уже в темноте и под музыку из транзисторов допоздна орать. Однажды ночью во дворе случилась драка, прозвучал выстрел, но никого вроде не убили. А может, и убили, Женька в точности не знал, отстраненный от войны, что разгоралась в районе.

Мать вернулась неожиданно, осунувшаяся, с озабоченным лицом, даже за побег из лагеря не стала ругать.

– Худой какой стал… Вас что там, не кормили?

Женька горестно махнул рукой:

– Кормили, но такой едой…

Результатом жалоб были домашние котлеты, приготовленные в духовке пирожки с капустой и вафельный торт, который купили по случаю «воссоединения семьи». Это мать так выразилась: устраиваем чаепитие в честь воссоединения семьи – и почему-то скривила лицо.

В последующие дни Женька не раз наблюдал эту странную гримасу, будто в душе у нее живет что-то болезненное, чего нельзя высказывать. Иногда мать задумывалась, глядя в одну точку, но хуже всего было, когда она устремляла взгляд на сына, ничего не говоря.

– Чего так смотришь? – нервничал Женька. – У меня все в порядке…

– Вижу. И хочу, чтобы дальше было в порядке.

– Я сам хочу.

– Тогда из дому ни ногой! Там черт знает что творится! Кого-то, говорят, подстрелили, в реанимации лежит… Кошмар!

Хотя на самом деле волновало ее что-то другое. Ночами она нередко перебирала фотографии, вытащенные из секретера, сидела над ними, иногда плакала, после чего опять прятала под замок. Женька не раз пытался подобрать ключ к этому ящику – увы, безуспешно.

Однажды мать усадила его на стул, что подразумевало серьезный разговор.

– Значит, так, я хочу тебя попросить…

– О чем?

– Точнее, ты должен пообещать…

– Что пообещать?

– Что ты отсюда уедешь, когда получишь аттестат. Я уже не могу стронуться с места – возраст. А ты должен уехать в Москву.

Женька даже со стула вскочил:

– Да я… Сразу же! Как только школу закончу! Сразу же! Он так разволновался, что матери опять пришлось его усаживать.

– Вот и договорились… – говорила она, успокоенная. – Вот и договорились…

В эти дни часто вспоминался отец. Точнее, его образ – некто в штормовке и с шелковистой русой бородой. Совсем еще маленький Женька бесцеремонно дергает за бороду, но ее обладатель не раздражается, наоборот, смеется. Еще воспоминание: лодка на озере, на корме Женька, а перед ним тот же человек с бородой, умело работающий веслами. Лодка мощными рывками движется вперед, и вдруг – стоп! Человек говорит: «Сиди смирно!», сам же наклоняется так, что кончик бороды погружается в темную маслянистую воду. Он рвет кувшинки – одну, другую, пятую, после чего бросает их на дно лодки. Они выглядят как зеленые змеи с ярко-желтыми головами. Лодку разворачивают, и они возвращаются к берегу, где их ждет черноволосая женщина в красном сарафане – молодая Женькина мать…

Человек с бородой исчез из жизни в том возрасте, когда только начинаешь себя осознавать, поэтому Женька не поручился бы, что явленные памятью картинки – что-то всамделишное. Со временем он столько нафантазировал, что перестал отделять выдумку от реальности. Да и где она, реальность? Мать всегда говорила об отце скупо, мол, уехал в экспедицию, изучать фольклор. Далеко уехал, за Урал, где произошел несчастный случай: плот перевернулся на реке Белой. Он что, плавать не умел? – спросил однажды Женька, но мать промолчала. На единственной черно-белой фотографии была штормовка, борода, остальное пришлось досочинить.

Согласно Женькиной версии, отец долго и упорно пробирался по крутым отрогам Уральского хребта, чем-то напоминая мужественных и бесстрашных героев Джека Лондона. Стрелял диких коз и оленей, отбивался от медведей и браконьеров, ночевал у охотничьего костра. И тут – водная преграда, то есть бурная река, через которую ни одного моста. Пришлось делать плот, но на середине реки он налетел на камень. Бревна – в россыпь, а вода ледяная, тут даже умеющий плавать обречен.

Именно отец собрал их библиотеку. Мать как-то сказала: это его заслуга, он ведь часто ездил, а в республиках издается много хорошего. Женька понятия не имел, почему в республиках, но места изданий раритетных книжек говорили сами за себя: Алма-Ата, Минск, Вильнюс… Жаль было одного: что отец не мог его защитить (а защитник ой как требовался!).

С другой стороны, Лорке еще хуже. Его отец пребывал вроде как в братской могиле, о нем никто не судачил, ее же папаша был притчей во языцех. Женькина мать называла его постаревшим Дон Жуаном, дворовые старухи – кобелем, и отсвет сомнительной славы, естественно, падал на Лорку. Та старалась не реагировать, хотя на самом деле переживала…

Он увидел ее на Пряже, куда отправился в субботу. Лорка была в компании с каким-то загорелым парнем; их подстилки располагались рядом, и они оживленно болтали. Женька с недовольством оглядел свою бледную кожу – увы, заточение на пользу не пошло. Когда же те направились к реке, и вовсе приуныл – парень был натуральный Аполлон, видно, спортом занимался. Быстро разогнавшись, он оттолкнулся от песка и, перелетев мель, изящно вошел в воду. После чего, вынырнув метрах в десяти от берега, повернулся и помахал рукой, мол, давай сюда! Лорка вошла в воду осторожно, нырять не стала (хотя умела) и поплыла к своему знакомцу.

Пока они купались, Женька неотрывно следил за двумя головами над водой. Это был не Самоделкин, однако в груди все равно билось ревнивое чувство, а воображение вмиг нарисовало картину: загорелый крепыш вдруг начинает тонуть, а Лорка пугается и кричит: «Спасите его!» Только героев нет, на Пряже ведь и омуты, и водовороты, а жизнь каждому дорога. И тут к воде направляется Женька. Лениво так, без суеты; войдя в реку, он плывет неторопливо и, когда Аполлон уже начинает пускать пузыри, хватает его за волосы. Подгребает к берегу, вытаскивает полуобморочного крепыша на песок и говорит Лорке: «Ну вот, делай ему искусственное дыхание, если хочешь!» Но Лорка не хочет, она приникает к Женькиной груди и обливает ее слезами благодарности…