То были и издатели моей матери — двадцать пять лет назад. Но всех их давно уже нет.

— Я никогда не слышал, чтобы ты об этом говорил, — продолжил Алекс, не ответив на мой вопрос. — Никогда. Но ты написал две последние книги, так как она была слишком слаба и ее мучили боли, чтобы писать самой. А критики считают их ее лучшими произведениями. Но ты не сказал правды ни одной живой душе.

— Сюжеты и персонажи были ее, — защищался я.

— Скажи это кому-нибудь другому!

— Я каждый день читал ей главы из романов. Она все контролировала.

— Ну да, конечно, она беспокоилась, что оставляет тебе кучу счетов за лечение.

— Я пытался отвлечь ее, забыть о болях. Она хотела этого.

— А ты сам-то хотел этого? Опубликовать две книги под ее именем?

— Алекс, ты делаешь из мухи слона. Она умерла двадцать пять лет назад. И кроме того, я любил ее. Я делал все ради нее.

— И книги ее по-прежнему в каждой библиотеке нашей страны. А экранизация «Багрового Марди-Гра» по-прежнему буквально каждую неделю идет в ночное время то по одному каналу, то по другому.

— Оставь, Алекс! Какое отношение это имеет к…

— Нет, Джереми. Очень даже имеет. Ты ведь никогда ничего не расскажешь в память о ней. Взять хотя бы ее биографию. Что она собой представляет? Я прочел ее много лет тому назад — и, знаешь, не нашел ни единого упоминания о твоем соавторстве.

— Обычная макулатура.

— Конечно. Но, Джереми, подлинная трагедия в том, что никто и никогда не расскажет лучшую историю о твоей матери. Может быть, единственную историю о ее жизни, которую следовало рассказать.

— Ну а теперь можно мне сказать? — посмотрел я на Алекса. — Именно это я и пытаюсь тебе втолковать. Правда — она и есть правда, черт подери!

— Нечего повышать на меня голос. Следи за дорогой.

— Да, но это и есть моя проклятая точка зрения! — уже орал я. — Правда — это коммерческая реклама.

Мы уже свернули на подъездную дорожку «Стэнфорд-корта», и я вздохнул с облегчением, поняв, что мы практически приехали. Я чувствовал себя подавленным и напуганным. Мне хотелось домой. Или снова отправиться на поиски Белинды. Или надраться вместе с Алексом в баре.

Я остановил машину. Алекс сидел, не говоря ни слова. Наконец он нажал на прикуриватель и достал сигарету.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, — нарушил он молчание.

— Ни черта! К тому же кому какое дело до той истории? Можешь ее рассказать.

Но, произнеся это, я почувствовал ком в горле. Мамина тайна. Мамина проклятая тайна.

— Благодаря детской аудитории тебе удается сохранить молодость и невинность.

— Ох, не говори ерунды, — рассмеялся я, хотя мне стало не по себе.

Я подумал о Белинде. Мне захотелось залезть под ночную рубашку Шарлотты и почувствовать горячее мясистое бедро Белинды. Фото обнаженной Белинды. Было ли все правдой? Или коммерческой рекламой? Я чувствовал себя дураком. Я чувствовал себя полностью обессилевшим.

Отправляйся домой, жди ее звонка или прихода, потом сними с нее одежду. Положи ее на кровать с балдахином прямо на скомканную фланелевую ночную рубашку, стяни с нее тесные трусики и нежно-нежно войди в нее… словно в новенькую перчатку…

— Знаешь, ведь именно твоя мать сообщила мне, что ты был автором двух ее последних книг, — произнес Алекс уже хорошо поставленным голосом опытного рассказчика. Огни, съемка, камера. Я почувствовал, как он начинает потихоньку расслабляться. — И заметь, она не просила хранить тайну.

— Она с первого взгляда умела распознать истинного джентльмена, — тихо отозвался я.

Алекс улыбнулся и выпустил облачко дыма. Даже в свои шестьдесят с хвостиком выглядел он весьма импозантно и привлекательно. Густые седые волосы были уложены а-ля Кэрри Грант. Набранный с годами лишний вес он нес с достоинством, словно остальные люди просто были слишком худыми. Идеальные зубы, идеальный загар.

— Все произошло как раз после премьеры «Багрового Марди-Гра», — начал Алекс, положив мне руку на плечо. — Помнишь, мы хотели, чтобы она полетела с нами в Калифорнию, но она не смогла, была не в состоянии, но ты поехал туда, а позже уже я прилетел в Новый Орлеан, чтобы навестить ее.

— Никогда не забуду.

— Джереми, ты даже не представляешь, какой мрачной оказалась та поездка на юг.

— Сочувствую.

— Я подъехал на машине к вашему огромному розовому дому на Сент-Чарльз-авеню. Темно-зеленые ставни были наглухо закрыты, а кусты олеандра не падали на тротуар лишь потому, что их подпирал забор из штакетника. Мне даже не удалось открыть ворота без посторонней помощи.

— Нет места лучше родного дома, — сказал я.

— А потом я вошел в темный холодный холл с мрачной бронзовой головой пирата на подставке и большим портретом маслом не помню кого. Роберта Е. Ли?

— Лафайета, — уточнил я.

— Потолки высотой, наверное, пятнадцать футов, и старые кипарисовые паркетные доски, просто огромные. Я поднялся по лестнице, достойной Скарлетт О'Хара. На стенах до сих пор сохранились газовые светильники.

— Они не работают, — уточнил я.

— И только крошечный светильник, мерцающий в коридоре на втором этаже.

— Жуткое дело — менять там лампочки.

— И она была там. Синтия Уокер была в своей похожей на пещеру спальне. А обои, Джереми! Старые обои с золотыми листьями. Художник по декорациям отдал бы все на свете, лишь бы прикоснуться к таким обоям. В любом случае у меня возникло такое чувство, будто я в домике на дереве и смотрю сквозь щели в обшивке. Но не вижу ничего, кроме ветвей дуба и зеленой листвы. А если приглядеться получше, то можно увидеть мелькание огней движущегося транспорта и очертания старого деревянного трамвая, громыхающего и ревущего, точно морская раковина.

— Алекс, напиши еще одну книгу. О призраках.

— И она лежала там, в своей необъятной старомодной кровати. Рядом стояли кислородные баллоны. Кислородные баллоны на фоне золотых обоев и мебели красного дерева! Высокого комода времен королевы Анны — если не ошибаюсь — с гнутыми ножками и старинного французского шкафа с зеркальными дверцами.

— Забитого шариками от моли.

— Ты даже представить себе не можешь, какое впечатление произвела на меня комната. Везде суперобложки, фотографии, сувениры, а еще позвякивающие колокольчики, кошмарные медные колокольчики…

— На самом деле они были стеклянными.

— И эта крошечная женщина, можно сказать, женщина в миниатюре, которая сидела, обложенная вышитыми подушками.

— Шелковыми.

— Да, шелковыми. На ней был шелковый пеньюар цвета лаванды — чудная вещь, Джереми! — а еще камеи. У нее были камеи на шее, на пальцах и на запястьях, на браслетах. Никогда не забуду те камеи. Она сказала, они из Италии.