— Я родился не в этой варварской стране, — пафосно начал этот крысенок, но я опять полезла на баррикады:

— Ты полегче, утконос недоношенный! А не то две местные варварки так тебе вывеску размажут — будешь всю оставшуюся жизнь как собака Павлова на протертых супчиках сидеть!

Анри оказался понятливым, поскольку в своей дальнейшей речи старался избегать резких выражений, равно как и телодвижений. Правда, когда я услышала, что он несет, то раз и навсегда убедилась, что малец в глубоком неадеквате.

Родился наш непарнокопытный аж в восемнадцатом веке, в каком-то абсолютно замшелом французском селении. С детства проявил рвение к учебе, поэтому предки отправили его набираться ума в какую-то духовную семинарию в местном центре. Тамон подучился на богослова и священника по совместительству. Получив корочки, рванул в Париж и прям как наша Мишаня — по библиотекам и лекционным залам. В это время в Париже весьма успешно шаманил один продвинутый дядечка из Германии. Станет где-нибудь на городской площади и орет: «Покайтесь, грешники и блудяги! Судный день близок!» — ну и так далее. Особенно дядька напирал на то, что ведьмовство не истреблено до конца, поэтому каждый сознательный христианин обязан бдить… или бдеть? В общем, глядеть в оба очка, чтоб ведьму не пропустить. Анри наш прямо реально заторчал от этой идеологии и нанялся к этому дядьке в Петьки. И тут у них пошел оттяг по полной. Дядька, звали его Иоганн Зиммиус, так возлюбил Анри и его стремление к борьбе с нечистью, что открыл ему великую военную тайну. Оказывается, сам Иоганн жил на свете к тому времени уже более двухсот пятидесяти лет и все это время состоял в некой секте, которая гордо именовала себя Черной Инквизицией и лет этак триста-четыреста потела в борьбе с ведьмами. Ловила их, жгла на кострах, топила, вешала, ну и так далее. По такому благому делу членам секты (они, правда, предпочитали слово «орден») даруется бессмертие, и ваше все круто. Ну, Анри лопухи-то раскатал и тоже в секту попросился. Мол, я, да я, да я — струя, вырасту — фонтаном буду! Попросился — взяли. Вот и катается с тех пор Анри по свету на волшебной лошадке, ведьм ловит и в мешок кладет… Когда парнишка закончил, я спросила:

— Это по какой программе такой фильмец показывали? Я б себе записала — прям Стивен Кинг.

— Я не имею никакого отношения к этому бесовству, которое в вашем времени называется кино! — зашипел Анри. — Все, что я рассказал, — чистая правда! Страшитесь мести Ордена!

— Ой, все — памперсы полны…— начала я, но тут опять включилась Миха.

От былого ее эстонства не осталось и следа. Как хлопнется рядом с парнем на землю, как затрясет его за тощую шейку, как рявкнет:

— Это ты увез Сюнневе?

А это что за персонаж индийского кино? Пропавшая сестра-близнец? Тогда нам сейчас по сценарию положено затрясти сари и, откидывая коленца, заголосить: «Мою сестру украли цыгане, я не знала ее двадцать лет, только родинка на копчике скажет мне правду!»

Но Миха, похоже, вовсе не собиралась заходиться в экстатическом танце. Она еще раз повторила свой вопрос, сотрясая худенькое тельце Анри…

— Это ты увез Сюнневе? — Каким-то шестым чувством я знала, что без лошади этот придурковатый инквизитор неопасен, поэтому могла позволить себе потрясти вредителя.

Полинка удивленно вытаращилась на меня, но сейчас мне было не до нее. Если тетка Роза не ошиблась, именно Анри она видела в ту ночь, когда пропала Сюнневе. Но тот неожиданно отрицательно замотал головой:

— Она была слишком сильной… За ней приезжал сам Великий Инквизитор!

— Ты мне брось тут начитанностью хвалиться! — опять тряхнула я парня. — Я тебе сейчас покажу Великого Инквизитора, Достоевский доморощенный! А лягушкой квакать не хочешь всю оставшуюся жизнь?!

Тут я, конечно, блефовала — превращать врагов в лягушек ведьмы могут только в сказках, — но Анри, похоже, поверил. Побелел так, что про него вполне можно было сказать — поседел с лица. Да он сейчас сам заквакает безо всякого колдовства. Мне стало противно. И от этого-то трясущегося как второсортное желе болванчика мы убегали так, что я чуть не погибла во цвете лет! Могла ведь остаться хрипящей астматичкой на всю жизнь, могла загреметь в милицию за воровство фонарика…

Я даже немножко разъярилась, а такое со мной случалось ох нечасто — сказывался папин темперамент и редкое, но насыщенное общение с теткой Изольдой («М-микаэл-ла! Я довяз-зал-ла тэб-бе шапочку с народным-м эстонским орнамэнтом! .. Мал-ла? Пач-чему?» — «Тетя, но… вы же начали ее вязать, когда я пошла в детский садик…» — «Да-а, каж-жется, ты нэмножко вир-росла с тэх пор!»)

— Я… я не лгу! — затрепыхался горе-преследователь. — Инквизитор поработил ее волю, иначе ее было бы не одолеть…

— И где она теперь?

Сзади раздался уже приевшийся стук копыт — это лошадь возвращалась к своему незадачливому наезднику. Почувствовав поддержку, Анри рванулся из моих рук. От неожиданности я выпустила завязки его плаща и хлопнулась на мягкое место. Хлюпик неожиданно резво перескочил через Полину и что было сил рванул к лошади. Пока я растерянно хлопала глазами, Полинка, похожая на оскорбленного до глубины души Колобка, шустро покатилась за ним, вопя как сирена:

— Трус несчастный! Беги, беги — догоню — на ребрах чечетку выбью! Седло к инвалидной коляске ладить будешь!

Оставлять Полли в таком состоянии было опасно, поэтому я собрала себя с земли и заковыляла вслед за ней, держась за бок и тоже подвывая:

— Поли-ин! Бросай его, пойдем домой! Ну Поли-ин!

Но пытаться остановить Полинку — то же самое, что пытаться затормозить паровой каток на полном ходу. Я не сомневалась, что она догонит Анри, хотя паренек летел вперед так, что мог бы посоревноваться со своей лошадью. Сама лошадь немного оторопела от такой прыти и притормозила вдалеке, заинтересованно наблюдая за гонкой…

И на этом заканчивается более-менее реальная часть моей истории. Потому что дальше началась такая чертовщина…

А началась она с того, что лошадь, до этого молчавшая себе в уздечку, вдруг протяжно заржала, да так громко и высоко, что никакому Витасу и не снилась такая рулада. От неожиданности Анри, которого Полинка почти догнала, споткнулся и приложился личиком об землю. Полина по инерции тоже шлепнулась, однако не растерялась и схватила Анри за сапог. Получилось нечто вроде импровизации знаменитой сказки «Репка», потому что Анри, падая, успел ухватиться за стремя, свисавшее с бока лошади. Ну и картинка вышла! Лошадь ржет, причем даже не ржет, а воет, как поцарапанный диск Витаса. Анри булькает от страха что-то по-французски с характерным прононсом. Полинка тоже не молчит (когда это она молчала) и популярно объясняет Анри, что делали чекисты с трусами и беглецами. Да еще я сзади хриплю как издыхающий патефон, пытаясь немножко быстрее двигать конечностями…

В общем, всем тем силам, которые затеяли эту заварушку, видимо, надоела такая какофония, и они ненавязчиво так перевернули страничку сценария, на которой красивыми буковками было выписано: «Второй акт» и в котором Фортуна явно была персонажем внесценическим…