— Ой, теть Зина! Давненько не виделись… Дядя Жора — как вас жизнь-то побила! Сарра Абрамовна, а вас-то за что сюда?

— Ты что, знала их при жизни? — спросила я, стараясь не очень громко стучать зубами.

Полинка почесала нос фонариком, от чего по стене заплясали причудливые тени, и серьезно, задумчиво так, ответила:

— Да нет, не пришлось… уже, так сказать, после свиделись. Мы их во время практики полировали, чтоб посимпатичней были. Дядь Ваню я вообще полдня в собственной ванне отмачивала. Леха, правда, повопил немножко, что он не некрофил — с черепами купаться…

— Подожди, подожди, — прервала я предающуюся приятным воспоминаниям Полину, — они, черепа я имею в виду, не изначально отсюда?

— Ты че, подруга, смеешься? Да мы их по заказу со всей анатомички собирали! С Саррой Абрамовной, правда, жалко расставаться было. Эх, не отстояли бабушку!.. Ой, глянь — Светка-мармозетка! А ты-то почему здесь — тебя ж наша школа заказывала?!

— Страшна-то…— резюмировала я, разглядывая перекошенные глазницы и неправильный прикус.

— Специально подбирала! — с гордостью отозвалась Полина.

Мы еще немножко поразглядывали черепа. Идти дальше, в темноту, как-то не хотелось. Наконец Полинка решилась, опять схватила меня за руку, и мы зашагали вперед.

Очень скоро обустроенная специально для туристов часть коридора кончилась, и мы очутились перед натянутой веревочкой с прикрепленной к ней табличкой: «Далее проход воспрещен. Осторожно — опасная зона!»

— Опасная, как же! — хмыкнула Полина, перелезая через веревочку. — Чувак явно строил на века. Толкиенисты тут каждый год игрища устраивают, и если уж после этого катакомбы выстояли, то, значит, стоять им вечно!

Даже слабого света фонарика было достаточно, чтобы понять: этот коридор когда-то сотрясали нешуточные страсти. То там, то сям попадались надписи и рисунки, довольно подробно отражающие историю движения толкиенистов в Семипендюринске:

«Валанте здесь была и в Мордоре вас всех видела!»

«Фродо — лох. Саурон».

«Ехал Фродо через реку, думал, типа, в речке рак, сунул Фродо руку в реку — Горлум за колечкоцап!»

«Назгулы — педофилы!»

«Бомбур бежит — земля дрожит!»

«Гоблины вас сцапают, унесут и схряпают!»[1]

«He носи кольцо на пальце, если пальцем дорожишь, а не то его отрубит злой Исилдур у тебя»[2].

«Поля и Вася…»

Что? От неожиданности (впрочем, этого следовало ожидать) я притормозила. Но нет — глаза меня не обманывали: на каменной стене под сердцем, пронзенным стрелой, было старательно выведено белой краской: «Поля и Вася были здесь!»

— О! — Полинка для пущей верности потыкала пальчиком в направлении надписи. — Это мы!

— Вижу! — вздохнула я. — Полин, но разве ты не знаешь, что писать на стенах неприлично?

Полинка вытаращила глаза: ну точь-в-точь как Жупик, когда еду проносят мимо его миски.

— Вот это да! — воскликнула она. — А кто мне рассказывал про какого-то дядьку, который такое написал на собственной картине? Ну, помнишь, понятым он на свадьбе был… И ниче — за его мазню богатенькие столько шевелюшек готовы отслюнявить! Когда Ваську посадят за взлом главного компьютера в Белом доме, я эту стенку по камешку распродам — как раз на эмгэушных юристов хватит!

Гм, определенная логика в Полинкином ответе, разумеется, присутствовала, но…

— Тот дядька, то есть Ян ван Эйк, мог себе позволить написать что угодно — это ведь была не общественная стена, а его собственная картина…

— Тем более! — не унималась Полли. — Мы с Васей сделали свое черное дело по-тихому, никого на него глядеть не заставляем, а этот… Пыр ван Мыр всем показывал! Прикинь, если б эта стена виселиц бы в какой-нибудь галерее Тупицци!

— Уффици, — поправила я. — И Ян ван Эйк!

— Ой, не матерись ты!

Вот так, переругиваясь, мы с Полинкой все шли куда-то в темноту, сворачивали, поднимались, спускались, а конца коридорам и переходам не было видно. Я начинала потихоньку паниковать. Сразу вспомнились все страшные истории, связанные с этими катакомбами. И о старенькой бабушке, которая решила культурно оттянуться и отстала от: экскурсии, и о девятой группе детского сада «Русалочка» — расшалились детишки в катакомб двоих потом недосчитались, и, конечно, о самой главной страшилке, связанной с появлением катакомб в Семипендюринске.

Будто прочита,в мои мысли, Полина вдруг сказала:

— Вот сколько живу, всегда мучилась вопросом — на фиг было строить эти катакомбы! Ведь Готфрид так и не успел сделать ноги, когда наши пришли. Насовали ему в хрюкальник, он и «хайль Гитлер» сказать не успел — откинулся, болезный.

— Разве ты не знаешь эту историю? — удивленно спросила я. — Ну, про постройку катакомб. Ее ведь рассказывают на каждой экскурсии…

— Ой, Мих, не издевайся, а! Меня аж в кукурузные хлопья крючит, когда я слышу: «Посмотрите налево, в тысяча триста растаком-то году…» А что, есть какая-то история? Интересная? Рассказала бы, все равно еще далеко тащиться… ты ж после бега еле коньками гребешь.

Поскольку выражение «грести коньками» явно не имело под собой никакой семантической базы, я решила не обижаться и принялась рассказывать Полянке одну из самых известных легенд Семипендюринска:

— Случилось это давным-давно…

— Класс!

— …когда наш Готфрид решил, что для полного счастья ему не хватает только жены. Ну а поскольку он был кавалер, так сказать, с приданым в размере целого города, то жену ему подобрали соответствующую — дочку властителя какого-то соседнего городка. Звали ее, между прочим, Клотильдой. Была она, как и положено, очень красивой и очень молодой, в то время как из Готфрида… ну, песок еще не сыпался, но некоторая трухлявость в облике уже присутствовала. Говорят, Готфрид до безумия влюбился в Клотильду, даже построил в честь ее павильончик а-ля святилище, ну тот, что теперь неподалеку от магазина «Сантехника»…

— Эту страсть господню?! С толстоногими бабами и зелеными рептилиями?! Да если б мне Вася что-нибудь подобное отгрохал, я б ему показала…

— Бззз! Так вот, сначала у них все шло нормально, может быть, и дальше бы все было хорошо, если б не постоянные отлучки Готфрида. Кроме наших-то на осушенное болотце много народу претендовало, вот и приходилось Готфриду губы запечатывать особо их раскатавшим. Ну а Клотильда тоже, знаешь ли, не в носу ковырялась. Вышивать крестиком скоро надоело, вид из окна на топи и трясины быстренько приелся, вот она и нашла себе новое развлечение. Развлечение состояло пажом в свите Готфрида. Ну, точно его профессию я не помню — так, подай-принеси. По-моему, еще на мандолине играть умел — в общем, то, что надо для скучающей девушки.