— Скажи лучше, как ты? По вашим справочным телефонам небось все только и спрашивают, когда кончится война?

— Не-ет. Главный вопрос — об адресах. Такое впечатление, что все ищут всех, — серьезно ответила Люся. — У нас две девчонки добровольно ушли на фронт. Одну взяли в медсанбат, другую направили в какую-то секретную школу. Я им завидую, но сама идти не хочу... не могу... характера не хватает.

— А мне казалось, у тебя характера дай бог каждому,

— Ошибся, Вита... Ты о том?

— Да, о том.

— Но разве теперь не видишь, как я права?! Как бы сейчас все было тяжелее и для нас с тобой... и для твоей мамы.

— Не знаю... не знаю... А мама тут при чем? — Он не подумал, что, спрашивая так, он как бы соглашается с тем, что для них с Люсей это действительно было бы тяжело.

Люся не ответила, только посмотрела на него внимательно. И заговорила о другом:

— Ока-азалось, я страшная трусиха. Как тревога — в убежище первая бегу, честное слово, даже смешно. Тут недалеко от нас бомба упала. Все ходили потом смотреть, а я не пошла — стра-а-шно.

— А с учебой как?

— Ну сейчас, смешно сказать, летние ка-а-никулы. А что будет осенью — кто знает.

В стоявшем на комоде репродукторе приглушенно звучал женский голос. Они его все время слышали, но разобрать, что говорила женщина, не старались.

— Никогда не любила радио, а теперь полностью не выключаю, — сказала Люся. — Эта штука стала больше нужна, чем свет и вода.

— Чтобы не прозевать тревогу? — усмехнулся Виталий.

Люся опять не ответила и снова внимательно на него посмотрела.

— А где брат?

— На юге где-то воюет, прислал два треугольничка: жив, здоров, бьем врага, береги себя.

Яичница стояла нетронутой, рюмки — пустые.

И вдруг Люся резко встала; прошла к окну, с треском опустила светомаскировочную занавеску из черной бумаги. Комната погрузилась в сумрак.

— Иди ко мне, Вита... иди ко мне, — услышал он ее жалобный голос.

Виталий оглянулся и увидел, что она, стоя у кровати, сбрасывает с себя одежду. Минуту назад он подумал, что этого не произойдет, а сейчас кровь хлынула ему в голову, и все на свете перестало для него существовать...

Они очнулись от громкого стука в дверь. Кто-то кричал:

— Люся, тревога! Тревога!

— Слышу, слышу! — отозвалась она из постели.

— Побежишь? — спросил Виталий.

— Нет.

Свет в щели светомаскировки совсем померк, Виталий понял, что уже вечер и что ему надо уходить, но сказать об этом он не мог.

Они лежали молча. Вдруг Люся вытащила руку из-под его головы и сказала:

— Если тебе завтра на службу, да еще неизвестно, на какую и что с тобой будет, тебе следует идти домой. Я очень хочу, чтобы ты остался у меня, но тогда я не смогу смотреть в глаза твоей маме. Иди, Вита, и не думай, я не обижусь, честное слово. Я ведь все понимаю, только, как собака, не всегда умею сказать.

Они сговорились, что завтра он со службы позвонит ей в справочное бюро.

И он ушел...

В понедельник в девять ноль-ноль Виталий Самарин был на Лубянке, в служебном кабинете того начальника с тремя шпалами.

— Молодец, что явился точно, — сказал он. — Садись. Смотри, за три дня мама успела тебя откормить и выхолить. Мама есть мама.

— Главное — отоспался, — сказал Самарин неправду — почти всю минувшую ночь он глаз не сомкнул, все думал о Люсе и ничего толкового придумать не мог. Еле дождался восьми утра, чтобы идти сюда — пусть в эту неразрешимую ситуацию ворвется служба. Тогда все как бы само собой станет на свое место. Будет служба, а это сейчас для любого самое главное — война ведь.

— А пока ты спал, мы опять отступили, — тихо произнес начальник. — Ну ничего, они еще захлебнутся в своей крови! — добавил он с такой яростью, что Виталий невольно глянул на него. — Да-да, Самарин, захлебнутся! — повторил он уже мягче. — И ты должен в это верить, как я.

— А я и верю, — ответил Виталий,

— Есть решение, Самарин, направить тебя в спецшколу. Это тоже наша школа, но с другим уклоном. Звание, которое тебе было присвоено, остается при тебе, но в школе оно тебе не надо. Между прочим, твой опыт хождения по вражеским тылам может тебе еще пригодиться. Отчет написал?

Виталий положил на стол свой отчет.

Начальник накрыл его рукой и пальцем прошерстил странички:

— Ого, наворочал сколько!

— Наверное, многое не нужно.

— Это мы посмотрим — увидим. Школа находится не в Москве, так что дома тебе часто бывать не придется, но разок-другой отпустят. Знаешь тут памятник Воровскому в тупичке?

— Знаю.

— Иди туда, увидишь там зеленый автобус, номерной знак 3911. Тебя ждут. Сразу поедешь в школу.

— Но... — начал Виталий.

— Не прощался с мамой? С девушкой? — перебил его начальник и спросил: — Где твой дом?

— На Таганке.

— Так и быть... — Начальник вырвал листок из календаря, написал на нем что-то и протянул Виталию: — Дашь это водителю автобуса. Скажи ему свой адрес. На прощание с мамой пять минут. Все. Дай руку. Удачи тебе, Самарин. Иди...

Школа располагалась в дачной местности. Кругом высоченные сосны, то и дело слышен слоновий рев электричек и замирающий вдали их рокот. Общежитие было в деревянном двухэтажном доме с резными наличниками под крышей и на окнах, Говорили, будто это была дача какого-то сановного попа. Учебные занятия проводились в новом одноэтажном, похожем на барак здании, скрытом в густой зелени. Курсантов было человек сорок, и все они были, в общем, однолетки Виталия. Куда и зачем их готовят — знать им пока не положено, даже запрещено говорить об этом друг с другом. Но как ни было сверхстрого это правило, на другой же день, когда поблизости не оказалось начальства, все говорили, что им предназначена работа во вражеском тылу.

На третий день в школу приехал тот начальник с Лубянки, и теперь Виталий узнал, что его зовут Иван Николаевич Урванцев.

Они уединились в одном из учебных классов, сели за стол друг против друга.

— Необходим разговор по твоей докладной, — сказал Иван Николаевич, вынул ее из портфеля, положил перед собой и разгладил ладонью.

— Там, наверно, много всякой чепухи, — сказал Виталий. — Вы сказали: писать подробно, и в голову лезло всякое. И потом...

— Минуточку, Самарин, — прервал его Урванцев. — Сразу договоримся: в нашем деле чепухи не бывает, и вообще предоставь-ка оценивать твою работу мне. А пока отвечай на вопросы! — Это было сказано достаточно строго, чтобы Виталий весь внутренне подтянулся. Урванцев стал перелистывать его докладную, и Виталий увидел, что ее страницы испещрены пометками синим карандашом. — Вот... Эпизод с Карандовым... Было ли что-нибудь подтверждавшее, что он действительно работал снабженцем?