Возможно, вам будет интересно узнать, что аппендикс этой моей сестре удаляли не в чистой и красивой операционной, где яркий свет и медсёстры в халатах, а в нашей собственной детской, на столе, и присутствовали при этом только местный доктор и его анестезиолог.

В те времена это было обычным делом: врач приходил к тебе домой с чемоданчиком, полным инструментов, стелил стерильную простыню на самый удобный стол и приступал к работе. Я помню, что, пока шла операция, мы с остальными моими сёстрами подслушивали в коридоре. Мы стояли как заворожённые, вслушиваясь в шёпот двух врачей из-за запертой двери, и представляли себе сестру с разрезанным посередине, словно кусок говядины, животом. Мы даже ощущали тошнотворные пары эфира, которые просачивались в щель под дверью.

На следующий день нам разрешили посмотреть на сам аппендикс в стеклянной бутылке. Это была длинноватая чёрная червеобразная штука, и я спросил:

– Няня, внутри меня тоже такое есть?

– Такое есть у каждого, – ответила няня.

– А зачем он? – спросил я.

– Неисповедимы пути Господни, – сказала няня. Она всегда так говорила, когда не знала ответа.

– Из-за чего он начинает болеть? – спросил я её.

– Из-за щетинок зубной щётки, – ответила она, на этот раз без колебаний.

– Щетинки?! Как из-за них может заболеть аппендикс?

Няня, которая в моих глазах была мудрее царя Соломона, ответила:

– Всякий раз, когда из щётки выпадает щетинка, а ты её глотаешь, она впивается в твой аппендикс, и он воспаляется. В войну, – продолжала она, – немецкие шпионы обманом протаскивали в наши магазины целые ящики зубных щёток с выпадающими щетинками, и у миллионов наших солдат начался аппендицит.

– Честно, няня?! – вскрикнул я. – Это правда?

– Я никогда тебе не лгу, дитя, – ответила она. – И запомни крепко-накрепко: никогда не чисти зубы старой зубной щёткой.

С тех пор – и это длилось много лет – меня охватывала паника всякий раз, когда я обнаруживал у себя на языке щетинку от зубной щётки.

Когда после завтрака я поднялся на второй этаж и постучался в коричневую дверь, во мне даже не было страха перед Матроной.

– Войдите! – прогремел голос.

Я вошёл, держась за живот справа и горестно пошатываясь.

– Это что ещё такое? – прокричала Матрона так зычно, что её массивная грудь заколыхалась, как гигантское бланманже.

– Мне больно, Матрона, – простонал я. – Ай, как больно! Вот тут!

– Переедание! – рявкнула она. – Ещё бы, целыми днями обжираться смородиной.

– У меня уже несколько дней и крошки во рту не было, – соврал я. – Я не могу есть, Матрона, совсем не могу!

– Быстро на кровать и приспусти штаны, – скомандовала она.

Я лёг на кровать, и она принялась ожесточённо тыкать пальцами мне в живот. Я внимательно наблюдал за её движениями, и когда она ткнула туда, где, по моим представлениям, находился аппендикс, я взвыл так, что задребезжали оконные рамы.

– А! А! А! – кричал я. – Нет, Матрона, не надо! – И тут я выложил главный козырь. – Меня всё утро рвало, – жалобно простонал я, – и сейчас уже нечем рвать, а меня всё тошнит!

Это был верный ход. Я видел, что она колеблется.

– Лежи тут и не шевелись, – приказала она и быстро вышла из комнаты. Она, может, и была злой и жестокой женщиной, однако у неё была медсестринская выучка, и ей вовсе не улыбалось иметь дело с перитонитом.

Не прошло и часу, как приехал доктор, и снова началось щупанье и тыканье, а с моей стороны – вскрикиванье и взвизгиванье в подходящие, на мой взгляд, моменты. Потом доктор сунул мне в рот градусник.

– Хм, – сказал он. – Температура нормальная. Ну-ка, дай я ещё раз посмотрю твой живот.

– Ай! – взвыл я, когда он дотронулся до нужного места.

Доктор и Матрона вышли. Через полчаса она вернулась и сказала:

– Директор позвонил твоей матери. Сегодня после обеда она за тобой приедет.

Я ничего не ответил. Я просто лежал и старался выглядеть очень больным, но сердце моё распевало гимны хвалы и радости.

Мама везла меня домой на том самом колёсном пароходике через Бристольский залив, всё дальше от жуткого школьного здания, и на радостях я чуть не забыл, что должен притворяться больным. В тот же день меня повели к доктору Данбару в его кабинет на Соборной улице в Кардиффе, и я попробовал повторить свой фокус. Но доктор Данбар оказался куда умнее и опытнее, чем Матрона и школьный врач вместе взятые. Когда он пощупал мой живот, а я, как положено, повопил в нужных местах, он сказал:

– Одевайся и садись вон на тот стул.

Сам он уселся за свой стол и, сверля меня пронзительным, но не сердитым взглядом, спросил:

– Ты притворялся, верно?

– Как вы догадались? – сразу проговорился я.

– Потому что живот у тебя мягкий и совершенно нормальный, – объяснил он. – Если бы у тебя было воспаление, живот был бы твёрдый и вздутый. Это очень легко определить.

Я молчал.

– По-моему, у тебя другая болезнь, – сказал он. – Ностальгия. Ты тоскуешь по дому.

Я жалобно закивал.

– Поначалу у всех так, – сказал доктор. – Нужно держаться. И не вини маму за то, что отправила тебя в пансион. Она не хотела, говорила, что ты ещё слишком мал, но я её убедил – сказал, что так будет правильнее. Жизнь трудна, и чем раньше ты научишься преодолевать трудности, тем лучше для тебя.

– А что вы скажете в школе? – спросил я, дрожа от страха.

– Я скажу, что у тебя была острая кишечная инфекция, которую я лечу таблетками, – ответил он с улыбкой. – Это значит, что тебе следует оставаться дома ещё три дня. Но пообещай мне, что больше ничего такого делать не будешь. Твоей маме и так есть чем заняться, кроме как возить тебя туда-сюда.