главного по жизни соперника, бэттера[12] Садахару Оо, он обводил за нос чаще всех остальных питчеров, но ему же и слил больше всего хоум-ранов. Что в 1968 году он установил мировой рекорд, заработав 401 страйк-аут за сезон. И что после чемпионата 1975 года (то есть как раз когда Профессор повредил себе память) его впервые «обменяли по контракту» с другим клубом — для игры с «Нанкáйскими ястребами»…

Возможно, еще и для того, чтобы во время трансляций вытянуть из Профессора побольше воспоминаний, Коренёк пытался представить себе Энацу как можно живей и реалистичней. И пока я ломала голову над задачкой, которую задал ему Профессор, он разгребал вопросы, которые ставил перед ним великий питчер.

Как-то раз, перелистывая «Иллюстрированную энциклопедию японского бейсбола», принесенную сыном из библиотеки, я вдруг онемела при виде одного-единственного числа. То была фотография Энацу в майке с командным номером, и его номер был 28. Когда он окончил колледж «Осака-гакуúн» и завербовался в «Тигры», ему предложили на выбор три доступных номера: 1, 13 и 28. Ютака Энацу предпочел 28. Это был игрок с совершенным номером на спине.

В тот же вечер, сразу после ужина, мы устроили презентацию. Профессора усадили за кухонный стол, а сами вытянулись перед ним, вооруженные толстым фломастером и блокнотом для рисования.

Затем мы отвесили Профессору церемонный поклон, и Коренёк проговорил:

— Задача, которую вы нам задали, звучала так: «Сколько получится, если сложить все числа от одного до десяти?»

Мальчик чуть кашлянул. Как мы и репетировали накануне, я элегантно подставила блокнот под фломастер в его руке. Знак за знаком, Коренёк выписал в одну строчку все числа от одного до девяти, а десятку добавил уже отдельно, в нижней части листа.

— Ответ нам известен. Это пятьдесят пять. Я сам все сложил, и у меня получилось столько. Но такого ответа вам показалось мало!

Профессор, скрестив руки на груди, слушал мальчика, внимая каждому слову.

— Ну что ж! — продолжал тот. — Тогда для начала возьмем все числа от одного до девяти, а про десять пока забудем. Как видим, пятерка у нас прямо в центре, так что это… э-э…

— Среднее число, — прошептала я ему на ухо.

— Ах, да… Среднее число! В школе мы средние числа еще не проходили, но мама мне объяснила. Если сложить все числа от одного до девяти, а потом разделить на девять, получится пять… А если помножить пять на девять, получится сорок пять, что и есть сумма от одного до девяти! И вот тут — пабам-м! — на поле вызывается уже забытая всеми десятка… — объявил Коренёк и, перехватив фломастер поудобнее, дописал в нижней части листа уравнение:

5 × 9 + 10 = 55.

Какое-то время Профессор не двигался. Скрестив руки на груди, он сидел, не говоря ни слова, и буравил пытливым взглядом то, что написал Коренёк…

Что ж, подумала я. Похоже, мой вчерашний мираж — никакое не Просветление, а просто нелепый сгусток детских фантазий. А я ведь с самого начала говорила себе: сколько ни возись, сколько ни выворачивайся наизнанку, ничего путного твои бедные клетки мозга выдумать не способны. Тем более если с их помощью ты решила порадовать настоящего математика! И чем? Какой-то банальнейшей безделицей?

Неуклюжая пауза все росла, и с каждой новой секундой я ругала себя все отчаянней.

Но тут Профессор поднялся на ноги и захлопал в ладоши. Так громко и восторженно вряд ли хлопали даже гениям, доказавшим теорему Ферма. А Профессор все аплодировал, и эхо от его хлопков разносилось по всему дому, не желая стихать.

— Прекрасно! Красивейшее решение! Ты просто молодчина, Коренёк! — воскликнул он наконец. И стиснул ребенка в объятиях гораздо крепче обычного.

— Понял, понял… Ну хватит… Я не могу дышать! — пыхтел тот, пытаясь освободиться, но Профессор как будто не слышал.

Да, Профессор был послан самой судьбой, чтобы объяснить этому худенькому мальчику с приплюснутой макушкой, насколько прекрасное открытие тот совершил. Но даже наслаждаясь триумфом сына, я радовалась тому, что лучи этой славы, пусть даже слабым отблеском, долетают и до меня. Ведь само это уравнение все-таки вывела я. Именно я — и никто другой! Да, еще минуту назад я не верила в свои силы и готова была умереть от стыда. Но теперь, когда справедливость взяла свое, я была на седьмом небе от счастья…

Я снова вгляделась в цифры, написанные Кореньком. 5 × 9 + 10 = 55. И тут даже мне, никогда не учившей математику в школе как следует, стало ясно как день: эта формула будет еще элегантней, если изобразить ее обыкновенной дробью:

Пораженная собственным открытием, я застыла.

Настолько чистое, идеальное решение родилось из мутного хаоса моих сомнений, точно драгоценный камень, обнаруженный в недрах какой-нибудь темной пещеры. Прочнейший кристалл, безупречность которого нельзя повредить и бессмысленно отрицать.

Восполняя нехватку восторгов в свой адрес, я улыбалась самой себе. Мой вклад оценен по достоинству, а большего мне не надо.

Коренёк наконец-то вырвался из объятий Профессора, и мы снова согнулись в поклоне, как истинные ученые, завершившие свою звездную речь на всемирной академической конференции.

В тот день «Тигры» проиграли «Драконам» со счетом 2: 3. После трипла от Вады они еще лидировали с преимуществом в два рана, но дальше противник задавил их нескончаемыми хоум-ранами, и вытянуть игру они уже не смогли.

4

Но больше всего на свете Профессор любил простые числа[13]. До встречи с ним я, конечно, слышала об их существовании, но мысль о том, что эти закорючки могут стать объектом чьей-то неутолимой страсти, даже не приходила мне в голову. Но какими бы призрачными они ни казались, любовь к ним у Профессора была по-рыцарски самозабвенной. Простым числам он прощал все их странности. Храня безграничное к ним уважение, он баловал их — то ласкал, то боготворил, но неизменно держал у себя под рукой.

Где бы мы ни общались — в кабинете или за кухонным столом, — как только речь заходила о математике, простые числа он упоминал постоянно. Что привлекательного он находит в этих упрямцах, не желающих делиться ни на кого, кроме единицы и самих же себя, я не понимала довольно долго. Но чем глубже Профессор затягивал нас в эту свою почти маниакальную страсть, тем сильнее привязывались к простым числам и мы. Для нас они становились такими реальными, что их можно было потрогать, и каждое из них