очень, насколько я знаю, посещаемый, но в свое время этой музей открыл для меня искусство Рерихов. Я фактически случайно туда зашел и был поражен этими картинами, цветами. Эта знаменитая серия «Гималаи». Надо все-таки у художников — смотреть подлинники. Многократно я видел копии на страницах журналов, книг, где-то в музеях, но, честно говоря, не производило впечатления, казалось такой, если грубо говорить, мазней, но когда это смотришь вживую, эти картины — «Эверест» и другие, не буду все перечислять, то рериховские краски, рериховские цвета — это, конечно, поражает.

Наверно, истина здесь старая, понятная, что надо высокие вещи смотреть в подлиннике — только тогда можно оценить их красоту, значимость и понять величие создателей, авторов.

1986

Это — год защиты кандидатской диссертации, 26 февраля 1986 года в день открытия XXVI съезда КПСС. Защита сопровождалась небольшим стрессом. Мобильных телефонов не было, повторяю, это все помнят. У меня было два введенных члена: ребята из Новосибирска. 300 км по зимнему тракту. Что-то случилось с машиной. И они задержались. Слава Богу, что удалось им позвонить. А представьте себе ситуацию! Защита должна была быть в 10 часов утра. Сидит ученый совет, у всех свои дела. Людей начинает злить, что защита откладывается и откладывается. В итоге начинается в 2 часа по томскому времени или 10 часов по Москве. В это время в Москве должен был открываться съезд. Имеется строгое указание обкома партии не проводить никакие мероприятия, несвязанные с открытием съезда. Но председатель ученого совета академик Васильев берет на себя смелость, звонит второму секретарю обкома, описывает ситуацию. Тот говорит: «Ну ладно. Защита — это же производственное дело». — «Конечно, производственное». «Давайте проводите. Только пусть этот из Челябинска начнет свое выступление, создравиться в адрес XXVI съезда КПСС». Что я и сделал. Не могу сказать, что меня сильно покоробило. Надо было защищаться. Но мне казалось тогда это действительно важным и серьезным. Защита прошла хорошо, без черных шаров, с большим интересом, действительно была дискуссия, чему я был несказанно доволен и благодарен членам ученого совета, которые, понятно, отложили свои дела, наверное, достаточно серьезные, да любые. Все равно это был важный шаг в мою сторону. Надо сказать, что со многими из них в последующем меня связала тесная дружба. На этом совете утверждалась тема кандидатской диссертации оппонента, в последующем моего близкого друга и соратника академика Евгения Лхамацыреновича Чойнзонова. Тогда просто Жени Чойнзонова, который выходил на защиту кандидатской диссертации. После окончания защиты, естественно, ребят, приехавших из Новосибирска голодных, холодных, нужно было покормить. Но говорить о каких-то банкетах было запрещено категорически. Николай Владимирович Васильев делает такой жест рукой, спускается в полуподвал в лабораторию, такой же жест старшему лаборанту. Открывается сейф, извлекается бутыль со спиртом, отливается в колбу, делается заметка стеклографом на бутыли, ставится в закрытый портфель. Едем на служебном автомобиле Николая Владимировича в гостиницу «Томск», заказываем горячий обед, закрываем дверь изнутри, разливаем спирт, смешиваем его с газированной водой «Буратино», выпиваем за мой успех, закусываем, по первой, по второй. Потом Николай Владимирович хлопает себя по лбу и говорит, что он же обещал секретарю обкома поделиться впечатлениями о докладе генерального. Понятно, что никакого доклада он не слушал. Но садится на подоконник, набирает соответствующий номер, начинает делиться впечатлениями, что он как старый вузовский работник, как академик глубоко тронут вниманием, при этом делает жест мне «давай, налей мне еще спиртика и добавь «Буратино», что я делаю с охоткой. Обед заканчивается, деление мнениями тоже заканчивается. Ребята едут в Новосибирск. А я остаюсь переживать стресс.

Вот так я стал одним из самых молодых кандидатов наук онкологов и самым молодым, качественно самым молодым кандидатом наук в диспансере. Понятно, что никто меня по приезду не поздравлял и не чествовал. Тем более что все это я сделал в отпуске. Но деваться было некуда, пришлось признать, что в диспансере появился кандидат наук.

А в конце года была еще одна поездка в Москву в Институт Герцена, первый визит в Институт Герцена на знакомство с Софьей Львовной Дарьяловой, с Пашей Поляковым, ныне профессор Поляков. И начало работы уже в серьезном качестве кандидата наук с центральными институтами.

Безусловно, знаковое событие 1986 года — это чернобыльская авария. 26 апреля я дежурил в диспансере. Очень хорошо помню этот вечер. Достаточно тепло уже было. Сделал обход, посмотрел, вроде бы все относительно спокойно, все более-менее нормально. Прилег вздремнуть. Около двух часов ночи еще раз проснулся, посмотрел тяжелых больных, включил радио, и там проскочило вроде такое не очень значимое сообщение о том, что на Чернобыльской АЭС произошел инцидент, который успешно ликвидируется. Но как-то все равно было передано необычно, это зацепило память. Потом были майские праздники, после которых уже об аварии начали говорить всерьез. Активно мы заметили шевеления в ФИБе. Самое главное, что много оценочной информации выдавал всегда сдержанный Валерий Иванович Кирюшкин, которого вскоре, где-то летом, привлекли к ликвидации этой аварии. Ангелина Константиновна Гуськова пригласила его. Но, видимо, как бы его грехи, раздражение, обида властей на него была настолько велика, что даже вот этот шанс не позволил ему вернуться в профессию и заниматься тем, чем он занимался в течение всей предыдущей жизни. Я помню свой порыв (я врач-радиолог) поехать в Чернобыль, патриотизм. И, наверное, Артур Евгеньевич Клипфель был тогда прав, когда эту мою инициативу в корне задавил, сказал: «Давай, работай здесь. Тут ты нужнее. Тут ты сможешь реализоваться, а там ты сгоришь, как спичка». За это я ему это очень признателен. А я готов был туда поехать.

1987 год

Родился сын Илья. Родился в достаточно оптимистической обстановке. Казалось, что перестройка выводит нас на новый уровень интересной жизни. Появилось очень много интереснейшей литературы, знаменитые произведения «Ночевала тучка золотая», «Дети Арбата», «Новое назначение». И все читали взапой. И люди делились во многом на категории, кто прочитал «Дети Арбата», кто еще не прочитал и кто не собирается читать в принципе. Люди, интеллигенция резко политизировались. Сейчас, конечно, многие вещи кажутся очень смешными. Но тогда много воспринималось всерьез. Наше отделение располагалось на одном этаже с отделением химиотерапии. Химиотерапевты были безусловные демократы. Меня считали партократом. И достаточно было, чтобы заблокировать работу, консультации, какие-то трения с соседями, зайти в ординаторскую и сказать: «Ну что, россияне, братья и сестры (это, прежде всего, Валентина Васильевна Дзюба, заведующая отделением, и Мондросова), долой антинародную клику Ельцина-Бурбулиса». И все начиналось бурлить, кудахтать и работа на несколько часов прекращалась. Тогда же,