Когда он ушел, мне отчего-то стало очень тревожно. Ватару сидел громоздкий и недвижный, будто статуя, и смотрел прямо перед собой. Я начала судорожно искать тему для разговора.

— А эта Эма, она в какой школе учится? — в конце концов спросила я. Мне казалось, что, оставшись вдвоем, лучше всего начать обсуждать кого-то третьего. Когда мы закончим говорить про Эму, перейдем на Юноскэ. Потом я могу рассказать о Рэйко и Джули. Или о своей тете…

— В женской школе М, — ответил Ватару без видимого интереса.

— Она красивая…

— Да, наверное.

— И очень эффектная.

— Ага. Есть такое.

— А давно они встречаются с Юноскэ?

— Только полгода.

— А как они познакомились?

— Да я уже толком и не помню. Эма с ним первая начала заигрывать. Очень активно. Ну а он на это повелся.

— По-моему, они очень хорошо смотрятся вместе.

— Да, я тоже так думаю.

Разговор снова прервался. Ватару, не отрываясь, смотрел на меня. Вертя в руках пустую чашку из-под кофе, я почувствовала на себе его взгляд и слегка покраснела.

— Ты так быстро краснеешь, — заметил он.

Еще гуще зардевшись, я подняла голову.

— Как будто спелый персик. Просто ты честная. И очень симпатичная, — тихо добавил Ватару.

Он выглядел спокойным и уверенным в себе. Я совершенно не знала, что делать.

— Ты вино пьешь? — спросил Ватару.

Я удивленно раскрыла глаза, словно деревенская девочка, впервые попавшая в большой город.

— Так пьешь или нет? — повторил он.

— Да, — ответила я. — Чуть-чуть.

— Тут неподалеку есть одно заведение, тихое и очень приятное. Там играют музыку «босанова». Могут даже поесть приготовить. Я думаю, что это место идеально подходит для того, чтобы пригласить туда симпатичную девушку, похожую на персик. Как ты считаешь?

Вместо того, чтобы согласно кивнуть, я почему-то произнесла в ответ нечто такое, о чем я в тот момент даже не думала:

— Ты соревнуешься со своим приятелем?

— В каком смысле?

— Мне кажется, что тебе страсть как хочется устроить с кем-нибудь свидание, потому что Юноскэ сегодня встречается с Эмой.

Ватару радостно расхохотался. Он смеялся долго, покуда не закашлялся. Прищурив глаза, с остатками смеха в голосе он сказал:

— Вот ты о чем? Ну да ладно, пусть будет по-твоему. Итак, мой приятель ушел на свидание. Оставил меня в полном одиночестве. И тут появляется девушка с лицом цвета персика. Она мила, честна и открыта. Поэтому я решил провести с этой девушкой сегодняшний вечер. Устраивает тебя такой сценарий?

— Очень даже, — улыбнулась я. — Более того, абсолютно в моем вкусе.

— Другая девушка, наоборот, рассердилась бы: «Как вы смеете так жестоко насмехаться надо мной, приглашая быть вашей спутницей только на один вечер!»

— Ну я не настолько утонченная особа, — сказала я. — Скорее, испорченная девчонка.

Ватару недоверчиво хмыкнул:

— Ты нисколько не испорченная. И очень симпатичная, даже если пытаешься строить из себя испорченную.

Я снова залилась краской. Прямо как сломанный светофор. Глубоко вздохнув, я зажгла еще одну сигарету «Эм-Эф», сделав вид, что не обратила внимания на его слова.

— Твоя тетя говорит что-нибудь насчет того, во сколько тебе положено быть дома? — с интересом спросил Ватару.

— Говорит. Только не она, а отец.

— И до скольки тебе надо вернуться?

— До семи. В общем можно и до половины восьмого.

Мне не хотелось, чтобы Ватару подумал, что со мной еще обращаются, как с ребенком, но он ничего не ответил.

Взглянув на часы, он произнес:

— Так, сейчас пять. Значит, то место уже открылось. Если мы пойдем туда прямо сейчас, то сможем посидеть там часика два. Как тебе?

Я взглянула ему в лицо и, подражая отрабатывающему произношение диктору, на подчеркнуто правильном японском произнесла:

— Прошу вас, давайте уже пойдем, пожалуйста.

Ватару размашисто кивнул и, подхватив счет, встал из-за стола. Торопливо загасив сигарету, я направилась за ним.

Ватару привел меня в винный бар, который находился в пяти-шести минутах ходьбы от «Мубансо». Бар только что открылся, поэтому внутри было прохладно и тихо.

Слушая «босанова» в исполнении Аструд Жильберто[24], я попивала холодное белое вино. Ватару болтал без умолку. О чем он тогда говорил, я сейчас даже и не вспомню. Слова, которые он произносил, сразу же проникали ко мне прямо в мозг и растворялись там без остатка. Он тараторил, не зная усталости, словно пишущая машинка. Слова одно за другим слетали с его губ, образуя вокруг меня настоящий водоворот из слов. Он много смеялся, много ел, а еще много пил. Я не сводила с него взгляда, в котором смешались изумление и восхищение. Он выглядел невероятно красивым и каким-то невероятно сияющим.

Зачем в тот вечер ему понадобилось приглашать меня с собой, и почему он так много говорил в винном баре, — настоящую причину всего этого я поняла гораздо позже. А тогда я ничего не понимала. И ничего не замечала.

Я была уверена, что нравлюсь Ватару.

Я уже по-настоящему любила его.

4

После встречи с Ватару я ни с того ни с сего вдруг вспомнила об одном человеке, с которым рассталась полгода назад. Его звали К., он был старше меня на год. Активист одной из экстремистских фракций. Встречались мы с ним всего месяцев шесть.

Моим родителям, которые весьма настороженно относились к студенческому движению, я представила его как «отличника учебы», хотя на самом деле к тому времени его уже давно исключили из старшей школы за бурную антивоенную деятельность, и он, особенно не скрываясь, мотался между Токио и Сэндаем по делам своей фракции.

Меня, тогда еще в сущности ребенка, К. привлек прежде всего нестандартным образом мыслей, но что он думал обо мне — я на самом деле так и не поняла. Он обращался со мной, как с карманной куколкой, и таскал за собой повсюду, куда бы ни шел. О своей общественной деятельности, как, впрочем, и о личной жизни он особенно не распространялся, и все наши беседы в основном сводились к обсуждению прочитанных книг, поэзии, фильмов, либо просто к полушутливой болтовне ни о чем.

Он любил ко мне прикасаться… к плечам, рукам, ладоням, коленкам… во время разговора его пальцы всегда касались какой-нибудь части моего тела. Но ничего сверх этого он себе не позволял. Даже когда, оставшись наедине, мы обнимались под покровом ночной темноты, его прикосновения были на удивление целомудренными.