– И не забудь свой желтый зонтик! – сказала я.

* * *

Экстравагантная миссис Смит, с которой в школе мы вовсе не были близки, появилась – или, скорее, промелькнула − в моей жизни не так давно, после встречи одноклассников в связи с сорокалетием выпуска. Кстати, зову я ее столь официально потому, что никак не могу поверить в ее тождественность моей однокласснице Ленке Смирновой.

А зонтик был причиной, по которой она возвращалась на другой день в ресторан, где происходила встреча. Ресторан произвел на нас обеих не лучшее впечатление, и миссис Смит сказала, что заставило ее туда вернуться только то обстоятельство, что забытый зонтик был желтым.

Кстати, удивительно, но именно миссис Смит уговорила меня на эту встречу прийти. Я туда совершенно не собиралась, о чём сразу же сказала неожиданно позвонившей мне из Израиля Тасе Гончаренко. Ни малейшего желания встречаться с людьми, с которыми я не общалась сорок лет, у меня не было. Нет, я не социофоб, я не избегаю знакомств с новыми людьми (а мои одноклассники, равно как и я, несомненно, изменились за сорок лет, так что превратились уже именно в новых людей), но для этого желателен все же какой-то мотив, какой-то общий круг интересов. Короче, я решительно отказалась. Но за неделю до встречи мне на электронную почту написала миссис Смит, доставшая адрес у Маринки Кругловой, единственной одноклассницы, с которой я сейчас иногда общаюсь. Что-то было такое в этом письме, что меня зацепило. Скорее всего, ее слова о том, что из тех двух лет, что она проучилась в нашем классе перед выпуском, она лучше всего помнит меня.

Мне это показалось очень странным, поскольку мы были абсолютно разными. Конечно, поначалу, когда Ленка пришла в класс, я стала с ней активно общаться. Как с недовольством отмечала моя мама, я всегда вцеплялась в нового человека, потому что остальные меня уже знали, и вываливала на него свои фантазии. Фантазий у меня тогда, действительно, было много, но с Ленкой они совсем не сочетались, поэтому наше общение оказалось очень недолгим.

Я выросла в интеллигентной семье, среди книжек, посещений Эрмитажа, абонементов в филармонию и Кировский оперный театр. Отец – ученый-химик, успевший, впрочем, поучиться в консерватории и всю жизнь сочинявший музыку и стихи, правда, только для себя. В молодости он еще вдохновлялся примером Бородина, но потом как-то не сложилось. Я, помнится, будучи подростком, подарила ему пачку нотной бумаги, перевязанную шелковой лентой, с надписью «опера» на титульном листе, но она так и пролежала у него в шкафу до самой его смерти. Мать – учительница математики, рисовавшая на досуге неплохие акварели и знавшая наизусть все родословное дерево французских королей. В общем, такой физико-лирический коктейль, в котором увлечения искусством были постепенно вытеснены более практическими вещами, превратившись в сладкую добавку к прочной материалистической основе. Но мне позволялось купаться в мечтах о лирике, моими родителями неосуществленных.

В восьмом, кажется, классе нам на уроке физики рассказали про Нобелевскую премию. Мы с Маринкой Кругловой твердо решили ее получить, только никак не могли придумать, в какой области. Науки меня к этому возрасту увлекать уже перестали (раньше я хотела стать великим биологом, но когда узнала, что придется резать лягушек, передумала). А потом оказалось, что существует Нобелевская премия по литературе, и я успокоилась, потому что сочиняла стихи. Однако к девятому классу я всё же решила, что лучше стану великой актрисой. (Слово «великий» я всегда присоединяла к названию своей будущей профессии). Я искренне считала себя необычайно талантливой во всех отношениях, зачитывалась мемуарами актеров, коллекционировала записи опер, утверждала, что люблю Вагнера, хотя мне гораздо больше нравились популярные мелодии Верди, и по-настоящему искренне любила импрессионистов и Родена, чьи скульптуры пыталась изобразить (после чего моим родителям сообщили, что я рисую голых людей на уроке истории). Вообще же я считалась ученицей способной и по большей части прилежной. Иногда, конечно, позволяла себе нонконформистские выступления из-за наивного правдолюбия и веры в справедливость, но в основном вела себя послушно, поскольку одобрение и любовь (желательно, в мировом масштабе) были мне жизненно необходимы.

Миссис Смит, тогда еще просто Ленка, была для меня посланницей из другого мира. Возможно, именно это и вызвало поначалу мой интерес. Если я была «хорошая девочка», то она, напротив, – «плохая», в связи с чем, кажется, поменяла до этого несколько школ: училась едва на тройки, курила, красила ресницы и употребляла нецензурные выражения. И еще встречалась с разными мальчиками. Иногда мы шли из школы вместе и разговаривали, но о чем, я как-то не могу припомнить. Вспоминаются только два случая, которые не делают мне чести.

Первый – когда я заговорила с ней о том, что молодые люди не обращают на меня никакого внимания, да и было их в нашем классе раз-два – и обчёлся. Ленка тогда предложила познакомить меня с каким-то мальчиком, который погуляет со мной пару недель, и если ему понравится, то может сделать хороший подарок, например, польскую косметику… Вряд ли я тогда понимала, что значит «погулять», вероятнее всего, мне представлялось, что мы будем слоняться по дворам между унылыми пятиэтажками и разговаривать об искусстве. Мне тогда просто хотелось кому-то что-то доказать, неважно как. Был даже такой период, когда я собиралась прийти в школу без формы и закурить на крыльце. (Открытую пачку сигарет, оставленную кем-то из гостей, я нашла дома и опробовала, но мне не понравилось). К счастью, проект не был осуществлен, не помню уже, по какой причине.

Второй разговор был, напротив, связан с какими-то сетованиями Ленки по поводу того, что она «ни на что не способна» и поэтому ей «одна дорога – в дворники» (традиционное для того времени пугало, которое любили использовать учителя). Стыдно вспомнить, но вместо того, чтобы попытаться помочь подружке отыскать в себе какой-нибудь иной талант, кроме подметания улиц, я стала объяснять ей, как важна и прекрасна работа дворника. И нарисовала такую картинку: вот она, дворник Лена, прекрасно почистит от снега улицу, на которой я живу, и у меня, великой актрисы, от этого повысится настроение, я не упаду и не сломаю ногу, и поэтому прекрасно сыграю свою роль и принесу ей и другим зрителям радость. Все работы хороши, выбирай на вкус… Что-то в таком духе. Особенно смешно мне это вспоминать сейчас, когда миссис Смит живет в Англии и имеет свой туристический бизнес, а я не могу даже уйти на пенсию, потому что мне на нее не прожить, и, так и не став никем великим, продолжаю работать в своем музее и буду там сидеть, пока сама не превращусь в экспонат.

В общем, я поддалась на уговоры миссис Смит и оказалась-таки на встрече одноклассников.

* * *

В ресторан я пришла первая и, ругая себя за пунктуальность, заказала апельсиновый сок – лишний расход, но не сидеть же просто так. Потом появилась Софа Рабинович. Узнала я ее с некоторым трудом, хотя прежние острые черты худенькой еврейской девочки с большими романтическими глазами были еще вполне различимы под глянцевой суперобложкой дамы элегантного возраста.

Как и Тася, которая это мероприятие организовала, Софа специально приехала на встречу из Израиля – факт, глубоко меня изумивший. Возможно, их там давно разоблаченная морока одолела. Она с порога радостно кинулась ко мне целоваться и тут же начала рассказывать о своих внуках, демонстрируя их фотографии.