— Давай её свяжем. Пока нас не заездила. А сосуд за­хватим? Ведь насмерть загонит, ведьма!

Борута бы никогда не посмел так бесцеремонно обой­тись с Дивой, но оглянулся, а в телеге вроде бы и в са­мом деле кикимора! Хохочет над академиками, щёлкает кнутом, потешается:

— Вы не кони вороные — мерины толстозадые!

К тому же Данила уже привык слушаться столичного целителя, в общем, сговорились, одновременно бросили оглобли. Они уткнулись в трясину, и Дива Никитична ку­барем полетела с телеги. И по инерции прямо мужикам под ноги! Тут они её схватили, да сразу и бросили: с рук кровь потекла! Все ладони изрезали в лохмотья! А кики­мора встала, отряхнулась и говорит:

— Экие вы глупцы! Привыкли Диву Никитичну ла­пать! А я не Драконина жена — я дева-недотрога!

Незадачливые лекари стоят, понурившись, пытаются кровь остановить — тщетно. Она же опять кнутом щёл­кает, сердится:

— Берите оглобли! Да не шалите более. Накатаюсь, по­лучите свой сосуд! Всякие знания заработать надо!

До самого рассвета катали они Диву Никитичну или кикимору, а может, ту и другую в одном лице: на Пижме иен нечистая сила на неё походила, потому как счита­лось, нельзя без вмешательства бесовщины так сохра­нить красоту и привлекательность. Академики уж го- тиы были взмолиться, попросить пощады, отказаться от всякой науки, ибо доведены были до полного изне­можения, но тут на острове, где Дор стоял, петухи зао­рали. Первый раз лекари оглянулись: вроде бы нет ки­киморы на телеге, один только бидончик стоит, однако в глазах всё плыло, туман густой, не разберёшь. Ког­да же во второй раз посмотрели, а и самой телеги нет! Академики просто бредут по болоту и руки так держат, словно оглобли тянут. Но позади, там, где след тележный кончился, бидончик стоит! Всё в тумане растаяло, толь­ко он, заветный, и уцелел!

Академики назад побежали, Шлопак схватил сосуд, открыл — полон парного молока, ещё тёплый на ощупь.

Первым он и приложился, да чуть не весь выпил! Боруте пришлось стучать ему и по плечам, и по голове, чтобы оставил немного.

Целитель наконец-то оторвался от бидончика, где было всего-то несколько глотков. Данила попробовал — в это тёплые, не успевшие загустеть после сепаратора сливки! Ещё коровой пахнут и по его гурманскому вку­су не самые добрые, от увядающего осеннего травостоя.

— Это не молоко, — рассеянно произнёс Борута. — это же сливки!

— Потрясающе! — воскликнул целитель. — Нам пре­поднесли сливки с Млечного Пути. Вкуси же их, Данила!

Он всегда говорил так выспренно и поэтично, если даже речь шла о чем-либо земном и обыденном. Шлопак был романтической и возвышенной натурой, чего как раз не хватало Боруте.

— Как бы вреда не было, — усомнился он. — С не­привычки...

Предупредить товарища хотел, однако вдохновлён­ный целитель заговорил уже афоризмами:

— Знания приносят печаль, но не вред!

Данила выпил остатки, всего-то со стакан, и тут почу­ял зуд во лбу чуть выше переносицы — такой же стойкий, навязчивый, как на копчике, прежде чем хвосту отра­сти. Руки теперь были свободны, он почесал, испытывая удовольствие, но через несколько минут ощутил в этом месте напряжение, будто чем-то тупым давят изнутри черепной коробки. И когда петухи на соседнем острове наорались и смолкли, у Боруты на лбу выросла крупная, розовая шишка...

И вот королю с принцессой была обещана охота в этот сезон на самом высоком уровне, а на Пижме леший ходит! Это же международный скандал, если вместо медведя к Его Величеству выпрет див или дива! Мало ли что лешачьему отродью в голову взбредёт, оно же не понимает ни чинов, ни титулов. Лад­но Эдика приласкать: литовского иностранца все бабы целуют, а если принцессу чмокнет? Ещё хуже — короля так же, взасос?!

В общем, губернатор озадачил Недоеденного вытра­вить эту тварь из пижменского края и сам озадачился, подключил свои столичные связи, и вот теперь из Мо­сквы должна приехать целая бригада специалистов по ра­боте со снежным человеком. То есть учёных людей, кото­рые будто бы умеют с ними обращаться. Но это вряд ли поможет, потому как в местных лесах бродит самый на­стоящий див, а не обезьяна, дикарь какой-нибудь или снежный человек. Туземцы, кто договаривался и при­манил сюда лешего, кто знает его повадки и нрав, по­могать не станут, а самим учёным не сладить, будь они хоть академиками. Костыль в этом убедился: неугомон­ный, он на следующий день после охоты с губернатором велел егерям поправить лабаз, вечером на него засел, и в сумерках леший опять явился. Только на корточках по овсу не ползал и горох уже не жрал; подошёл в откры­тую с опушки леса и снёс крышу с засидки. Охотовед пы­тался взять его на мушку и выстрелить, но вдруг оторопь взяла и тяжесть разлилась по всему телу, будто в мышцы воды закачали. Ладно, пожёванная левая рука, но и пра­вая стала непослушной, замедленной, сигналы от голо­вы не принимала. А див выудил из лабаза Недоеденного, обнюхал всего, фыркнул и швырнул в овёс. Добро, тот спортом занимался, сгруппироваться успел, а то бы весь переломался. И хорошо ещё вездесущий Борута оказал­ся неподалёку. Третий глаз у него ещё не открылся, од­нако он уже им подсматривал, стервец, и знал, что будет, наперёд! Дождался он, когда леший удалится, подбежал, сгрёб Костыля, даже старой обиды не помня, положил в мотоциклетную коляску и скорее в Пижму.

Всё равно охотовед сутки пластом пролежал, и когда немного поправился, вздумал с ним помириться, из врага друга сделать. Предложил ему должность инспектора, на­чальника над егерями, зарплату с губернаторскими над­бавками, казённую машину и карабин, однако гордый колхозник отказался из-за своего непреклонного норова. Тут Костыль и заподозрил, что это собачник из-за обиды ему нагадил и зазвал лешего, однако всем известно, Бо­рута здесь ни при чём. Он бы и сам рад вступить в кон­такт, да только лешему это без нужды: раз есть договор с мужиками — а Недоеденный в этом не сомневался, — то чудище будет исполнять его в точности. Без ведома ле­шего ни один человек, тем паче пришлый, в лес не вой­дёт, гриба не сорвёт — не то что медведя взять.

Зарубина подмывало спросить, кто же они, эти мужи­ки-туземцы, что со зверем договаривались и лешачиху пригласили в район, однако выдавать себя было рано­вато. Тётка же расчувствовалась, по-матерински про­никлась к нему, считала, что Зарубина бог послал, иначе пришлось бы ночевать на обочине. Поэтому проситель­но произнесла:

— Человек-от почти за тыщу километров ехал. Нехо­рошо отправлять не солоно хлебавши...

— И чего ты предлагаешь? — грубо спросил её муж и скрежетнул новопоставленными зубами.

— Дак может Драконину вдову попросить? Дракоши нынче овсы сеяли, и медведи у них все сосчитаны.

— Ага! Станут тебе Дракоши чужого на своих медве­дей водить! Они москвичей терпеть не могут. Сама же Дива Никитична не поведёт?

Сама не поведёт, но ежели попросить, даст зятя. Скажем: знакомый, в гости приехал...

Лучше сказать, что родня он нам, потому за него хло­почем. Кум, брат, сват, что-то в этом роде. А то не поверит.