— Не верится, что он мог заказать убийство — очень симпатичный человек.

— И симпатичные люди убивают.

— Вы видели, какие у него грустные глаза?

— Это нормально: убил, а теперь грустит.

Она подалась вперёд, пытаясь встретиться с ним взглядами.

— Вы, действительно, такой циник, или притворяетесь?

— Цинизм — основа нашей профессии: подозревай каждого и проверяй, проверяй, проверяй…

— Наверное, это прекрасное качество для следователя, но ужасное для мужчины!

— За что такой приговор?

— Мужчина должен уметь любить! Вы видели, как у этого пожилого человека светились глаза, когда он говорил о Юле?… Я его зауважала.

— Хорошенькое рассуждение!.. А если окажется, что из-за этой любви он совершил убийство?

— Я его арестую, но посочувствую.

Борис не ответил. Ехали молча. Минут через пять он остановил машину.

— Вы дома.

— Спасибо!

Он вышел, чтобы открыть ей дверцу, но она это успела сделать раньше.

— Завтра мы едем к адвокату Голицыну, я буду в конторе в девять тридцать. До этого узнайте окончательные результаты экспертизы.

— Хорошо. Узнаю. До свиданья! — И пошла к своему подъезду.

— Я понимаю, что у меня опять нет шанса попить с вами кофе? — бросил он ей вслед.

— Правильно понимаете, — не оборачиваясь, ответила она и вошла в подъезд.

Ну, и штучка! — подумал Борис. — Держит дистанцию!..

Но, к его собственному удивлению, его это не злило, а даже нравилось.

Из маминого дневника:

«… Они очень быстро сдаются и становятся ему неинтересны.

Мой бывший муж дружил с военномом города… Тот на каждой вечеринке рассказывал свой любимый пошлый анекдот: пара лежит в постели. У мужчины что-то не получается и он командует женщине: «Вставай, одевайся и сопротивляйся!»… Мужики каждый раз гоготали, а я выходила из комнаты. Но, наверное, в этом солдатском анекдоте есть своя истина: если б какая-нибудь из его женщин смогла продержаться подольше, это бы подогревало его азарт и интерес… Но они сразу сдаются… Впрочем, я их понимаю: он такое солнышко — ему трудно отказать!..»

Утром, по дороге к адвокату, Тина сообщила:

— Экспертиза не обнаружила в организме Бурцева какого-либо яда.

— Надо немедленно отпустить повариху.

— Я это уже сделала.

— Молодец!.. — Он поощрительно положил ей руку на плечо. — Надеюсь, извинились?

— Дважды: за вас и за себя. — Потом, повернула голову, как бы только сейчас увидела его ладонь на своём плече, и добавила. — Я ведь тоже воспитанный человек!

Он поспешно отдёрнул руку.

— Вы должны были родиться кактусом, но в последнюю минуту Бог передумал, и сделал из вас женщину!.. Вы всегда такая колючая?..

— Не всегда. Только когда меня, профессионально-привычно, пытаются брать голыми руками.

— Вот как?… Хорошо, будем общаться в перчатках… Мадемуазель Тина… Нет. вы достойны титула… Графиня де Тина, позвольте задать вам какой-нибудь великосветский вопрос?.

— Разрешаю, граф де Бармюн.

— Ну, например, каково ваше впечатление о нашем шефе, маркизе де Лукопереце?

— Он мне нравится. Маркиз предан своему делу, у него ещё горят глаза, от них можно прикуривать.

— Графиня, вы наблюдательны, но наполовину: действительно, от одного его глаза ещё можно прикуривать, ну, а в другой — уже только стряхивать пепел.

Она невольно рассмеялась.

— Граф, вы — злюка, но остроумный.

— Это даст мне право когда-нибудь положить руку вам на плечо?

Смешинки слетели с её лица.

— Да, — тихо ответила она, не глядя на него. Потом повернулась к нему. — Только не торопитесь, пожалуйста!..

— Ладно, — ответил он, немного растерянный.

Несколько минут они ехали молча. Тина рассматривала его ладони на руле.

— У вас музыкальные пальцы. Вы на чём-нибудь играете? На пианино, на скрипке, на гитаре?..

— У меня очень плохой слух. Но, несмотря на это, в детстве мама повела меня в какую-то музыкальную школу. Конечно, приготовила деньги на взятку. Когда я спел «Светик аленький», учительница упала в обморок, а директор дал маме денег, чтоб она меня забрала обратно. Потом мама водила меня по многим школам. результат был аналогичный, так что наше материальное положение резко улучшилось.

Тина снова рассмеялась. Напряжение спало.

Офис адвоката Антона Даниловича Голицына располагался на Новом Арбате в роскошном здании, и занимал половину девятого этажа. Его скорее можно было назвать не офисом, а резиденцией: длинный просторный коридор, десяток дубовых дверей в различные кабинеты, приёмная с полукруглым столом, за которым две секретарши, два компьютера, факс, принтер. сканер и куча телефонов, которые безостановочно звонили — секретарши отвечали: «Да… Нет… Занят… Будет… Обязательно передам…» и заученно-обаятельно улыбались телефонным трубкам.

Коридор из конца в конец был покрыт красной ковровой дорожкой. Борис подумал: такие дорожки стелют в аэропортах, встречая глав государств, наверное, сейчас выйдет Путин или Барак Обама. Но вышел Голицын и с приветливой улыбкой пригласил их в свой кабинет. Пока одна секретарша ставила на стеклянный журнальный столик хохломской поднос с двумя чашечками кофе, а вторая — такой же поднос с конфетами и печеньем. Борис внимательно рассмотрел хозяина кабинета.

Голицыну было уже лет за шестьдесят, но он был строен и подтянут. Одежда тщательно продумана: чёрные туфли, чёрные брюки, белая вязаная безрукавка поверх черно-белой рубашки. «Спортивный и элегантный» отметил Борис. Седеющая шкиперская бородка и резная трубка, набитая ароматным табаком, делали хозяина кабинета похожим на бывалого моряка. Как выяснилось, он и был им.

— У меня яхта — это моё хобби: два-три раза в год я на ней совершаю путешествия в Турцию, в Испанию и даже доплываю до Канарских островов.

— Судя по всему, ваша яхта — не плоскодонка?

— О, нет! — рассмеялся Голицын. — У меня двухпалубная красавица, две каюты, восемь коек, спутниковая связь… Я родился в Евпатории, с детства обожаю море, даже полгода служил на рыболовецком судне… Моя яхта — это мой второй дом. Я не хочу умереть адвокатом, я намерен окончить свой жизненный путь в океане! Я люблю плавать и в штиль, и в шторм, и… — Он прервал себя, улыбнулся. — Когда начинаю говорить о море, меня трудно остановить. — Затянулся, выпустил несколько колец дыма.