В таверне над каменным камином бара висел закопченный череп серого медведя без нижней челюсти. В сами камни очага был вделан череп Теблора, свод над глазницами весь в трещинах и вмятинах.

Глядя на север, за озеро, на туманные горы, Рент всякий раз воображал себя в мире, в котором он стал маленьким, незаметным для зверя и человека. Ребенком он восхищался тремя черепами "Трехлапого пса", но восторг - все чудеса воображения - не пережил череды болезненных откровений роста. Давние друзья перестали играть с ним, начав избегать.

Истины не заставили себя ждать. Весь город знал, что мать его поразило безумие. Все считали ее больной, хотя Рент был ребенком и мать была единственным окошком в мир взрослых и естественно, он считал ее нормальной. Взрослые, понял он затем, имеют по два лица. Одно показывают днем, в общественных местах; и другое надевают ночами, в своих домах.

Он долгое время считал и алые зубы матери нормальными. Пока не осознал иное и в миг сконфуженного откровения не услышал слова: "улыбка шлюхи кровяного масла". Что добавило новый пункт в список слов, которые пока непонятны.

Кажется, ему было девять лет, когда он вырос выше любого взрослого в Серебряном Озере. А прежние друзья сбились в трусливую банду и швырялись камнями - с другой стороны улицы. Еще через два года взрослые смотрели ему чуть выше пупа. А дружки бросали камни всё увесистей. Вскоре все в городке звали его теблорским полукровкой и слали ему всю ярость, родившуюся во время мятежа рабов.

Конечно, он видел рабов-Теблоров и успел понять, что череп в камине тоже принадлежал Теблору. Но долгое время он не связывал этих великанов и свой быстрый рост, ширину в плечах и дикую свою силу.

Мятеж был кратким, но жестоким. Вольные Теблоры, не ведающие кандалов и цепей, пришли с гор освобождать сородичей. Убивали всех, кто решился им сопротивляться. Это заняло одну ночь, и он мог видеть из окошка своего дома на Прибрежной улице лишь тусклое зарево пожара рабьих бараков далеко справа и россыпь недвижных тел на немощеной улице внизу. Доносившиеся вопли заставляли кожу покрываться мурашками.

С той поры к страху добавилась злоба и Рент, печалившийся потере друзей, отчаянно пытавшийся понять причину их измены, оказался еще более одиноким. В таком одиночестве, какого не мог вообразить.

В матери он не мог найти большого утешения. Истина медленно входила в разум Рента, осознание того, что она была ненадежна и непостижима, что дикий лихорадочный блеск в глазах не был признаком любви, ничем подобным. Это было безумие. Ее улыбка не была признаком чувства. Это была улыбка шлюхи кровяного масла, полная алчной нужды.

На своем чердаке, оттащив кровать как можно дальше от окна, он застыл, сжавшись клубком, весь в смятении; соломенный матрац был колючим и влажным, в комнате пахло чем-то незнакомым.

А она бродила внизу, издавая вопли вперемежку со всхлипами, и вместе с всхлипами доносились звуки кулаков: она била себя по лицу, до синяков, в кровь, и кожа лопалась там, где вспухла слишком сильно.

Из своего закутка он видел лишь тусклое озеро и смутные тени туманных гор, почти обесцвеченных грязным стеклом. Он не видел ее лица. Но знал, на что оно походит.

Ведь она хихикала, плакала и била себя по лицу и когда оседлала его, сжимая бедрами, а он смотрел снизу, не понимая, и странное ощущение возникло между ног, и штука для писанья отвердела и удлинилась, и болела, потому что попала вовнутрь.

Глаза безумия. Улыбка кровяного масла. Внезапные сполохи ужаса. Кулаками по лицу, чтобы кровоточили разрывы, ноздри, глаза. Пока эта его часть пронзала ее, Рент думал о втором имени, которым его звали. Ублюдок Кровяного Масла.

Он не знал, что такое Кровяное Масло. Может, их фамилия? "Ублюдок" означало, что у него нет отца. Это он понимал, это было очевидным, ведь друзья пользовались словом "отец", а он нет. Хотя "матери" были у всех.

У некоторых "отцы" были убиты во время мятежа.

Смятение охватило все его мысли. Не только от безумия матери и того, что она сделала впервые. Впервые для него. Он видел ее с другими мужчинами, ведь такова была ее работа. Мужчины платили, и тем жили она и сын. Рент решил, что теперь сам должен ей заплатить. Дело не только в загадке кровяного масла, которое было не единственной фамилией вероятного отца - отца, которого нет - ведь пьяница Менжер, владелец "Трехлапого пса" однажды попытался пнуть его в переулке за таверной, где Рент привык прятаться, играя с парой бродячих собак, а когда нога промахнулась, Менжер с искаженным лицом проклял Рента.

"Тащи отсюда свой вшивый остов! Думал, ты единственный ублюдок, оставленный за собой треклятым Разбитым Богом? Полукровка Карсы Орлонга! Нет, ты не был единственным, но с остальными мы покончили давным-давно! Зарезали, едва они явили знаки поганого родства с Теблором! И с тобой нужно было так же! Ублюдок Кровяного Масла!"

Вот что тревожило его всего сильнее. Карса Орлонг. Это имя выпевала мать, скача на нем с безумными глазами и улыбкой кровяного масла, пока Рент лихорадочно искал способ ей заплатить, ведь без этого им нечего будет есть.

А он и так всегда был голоден.

Закончив, она уползла с чердака под сопровождение стонов, а он сжался клубком, ожидая, когда же встанет солнце.

Теперь, в нарастающем свете, он смотрел в окошко. Через тусклое озеро, на смутную черную полосу леса и зубчатые склоны таких далеких горных вершин.

- Рент!

Он пошевелился в ответ на сиплый зов. - Ничего не добыл! - ответил он и внезапные слезы залили глаза.

- Рент! Слушай! Ты слышишь? Нужно уйти.

- Уйти куда?

- Отсюда. Беги. Оставь город и никогда не возвращайся! Я не могу. Не буду. Нет куда. Это несказанный закон. Не могу. И ничего. - Затем она что-то тихо забормотала. - Слушай. Найди Теблоров, что сбежали - они знают тебя. Защищали тебя, но теперь их нет, понял? Люди убьют тебя и скоро! Это не мне. Не мне они платили, а лихорадке масла. Получали вкус, лишь вкус, и возвращались, а ты, ты... Нет. Уходи. Я не могу. Не буду.

Кулаками по лицу.

Он сморщился. - Не надо. Прошу, не надо.

Удары затихли. Голос изменился, став безжизненным. - Иди. Сегодня. Сейчас же. Если не уйдешь, убью себя.

- Я заплачу! Вот увидишь!

Она завопила, и резко затрещала лестница - мать лезла наверх. Он