Мотор глохнет посреди заснеженной степи.

– Коза драная! Два километра не дотянула, тварь! – выпаливает водитель “скании”. В тягаче закончилось топливо.

Он выскакивает из кабины, хватает ведро и сливает несколько литров соляры из тридцатитонной цистерны, которую мы тащим на приграничную заправку. Сердце машины по-прежнему молчит. Мы обнимаемся с топливным насосом три часа, за это время мимо нас проезжает всего один дохлый уазик. Наконец наша громадина заводится, и мы догребаем до последнего русского поселения. На холме виднеется пустая российско-монгольская граница.

Голубоглазый русский пограничник говорит, что через час сюда прибудет табун монгольских автомобилей, чтобы вывезти с заправки все наше топливо. Военный не соврал, довольно скоро ревущая колонна машин пересекает границу и ровным строем направляется на ту же заправку, куда мы только что завезли соляру. Один из водителей без лишних вопросов пускает меня с Женей к себе в кабину.

Мы заправляем машину под завязку и уверенно выруливаем на Монголию. Русскую границу проходим гладко. Пограничники откровенно смеются над нашими планами доехать до Улан-Батора автостопом:

– Да вы в своем уме?! Там на полторы тысячи километров ни дорог, ни машин, ни хера! Здесь только летом туристы ездят. До Улгий доберетесь, там прыгайте на самолет и уже через два часа будете в Улан-Баторе.

Еще недавно их скептицизм заставил бы меня засомневаться в собственных планах, но теперь я уверенно отшучиваюсь.

Как только кончается Россия, начинается грунтовка. Монгольский страж границы интересуется, есть ли у меня виза. Я отвечаю, что визы нет. Он говорит: “Хорошо” – и ставит штамп в мой паспорт. Алтай остается позади. Пока я не знаю о том, что во сне еще тысячу раз вернусь в свой милый домик на склоне горы. Впереди дикая и чужая Азия. На долгие месяцы, а может быть и годы, я превращусь в “белого мистера”, а значит – в другого.

Часа полтора в полной темноте мы прыгаем по холмам. Не представляю, как водитель определяет направление движения – ничего похожего на дорогу я рассмотреть не могу. Неожиданно нас выносит на асфальт. Откуда-то из-под земли появляются огни города.

– Вам где выходить? – спрашивает водитель, и мне становится смешно.

– Да неважно. Хоть прямо здесь.

Машина останавливается возле гостиницы. Мы благодарим шофера и отправляемся бродить по ночному поселку. С первых секунд в Улгий становится ясно, что впереди нас ждут грязные времена. Вокруг распластались бесконечные убогие трущобы из плоских одноэтажных домишек, кое-где виднеются монгольские юрты. Грязные детки везут на тележках бидоны с водой, сгорбленные старики гонят скот, стоит теплый запах тлеющего угля.

Немного глубже в поселке мы находим несколько недостроенных пятиэтажек. Я взламываю окно первого этажа и влезаю внутрь. Не лучшее место для ночлега – повсюду валяется электроинструмент, батареи не греют. Скорее всего, утром заявятся работяги, и ночлег закончится в полиции.

При тусклом свете луны мы бредем дальше по ночному поселку, заглядываем в каждый подъезд, дергаем ручки подвалов. Безрезультатно. В память врезается картинка: между рядов гаражей в перевернутом мусорном баке горит огонь, из этого же бака в опасной близости от пламени кормится мусором тощая облезлая корова, рядом на корточках сидит старый монгол и смотрит куда-то за горизонт.

За очередным поворотом мы обнаруживаем мечеть – здесь это в порядке вещей, граница с Казахстаном совсем близко. Внутри горит свет, и мы направляемся к двери. Женя бросается объяснять ночному вахтеру, кто мы такие и зачем пришли. Коренастый мужичок терпеливо выслушивает его исповедь и отвечает что-то на своем гортанном. Русского языка он не понимает. Я объясняю жестами, что у нас нет денег и нам негде спать. Совершив несколько контрольных звонков “наверх”, охранник расплывается в широкой улыбке и приглашает нас в комнату для молитв.

Я раскладываю спальник и утыкаюсь в окно. В тусклом свете уличного фонаря, вцепившись в край крыши, болтается на ветру кусочек полиэтилена – красота по-монгольски. От холода этого кадра меня бросает в дрожь. Спасибо Аллаху, что я не остался этой ночью на улице!

Утром мы выходим на окраину села, чтобы на территории заброшенной заправки приготовить себе завтрак. От сильного ветра горелка греет воду слишком медленно и расточительно. Нервы не выдерживают, и мы решаем ломиться в ближайший жилой дом.

Открывает невысокая женщина в платке. Мы объясняемся жестами. Хозяйка приглашает нас к печи, где позволяет вскипятить воду и сварить рис. После перекуса собираемся распрощаться, но в дом заходит хозяин и говорит, что никуда мы не рыпнемся, пока не попробуем домашних пельмешек его жены. Ножки стола подкашиваются от еды. Мы так набиваем желудки, что с трудом осиливаем акт прямохождения. Недоеденные пельмешки хозяйка упаковывает в мой котелок. Запаса еды у нас нет, поэтому я с благодарностью принимаю угощение.

Мы выходим на дорогу. Чтобы лучше сохранять тепло, я замотался в кокон из всего доступного мне шмотья – несколько футболок, свитер, худи и куртка, – но все равно не могу согреться. Мы тянемся по пустой трассе в направлении перевала. Через час нас подбирает машина и переправляет на противоположную сторону хребта. Водитель останавливается посреди степи и показывает куда-то вдаль: – Улан-Батор! Туда!

Мы выпрыгиваем из кабины. Машина поворачивает на юг. Я смотрю на клубы пыли из-под колес уходящего вдаль автомобиля – мы остаемся абсолютно одни посреди бескрайнего мертвого поля. Насколько хватает глаз, не видно ничего. Только холод и беспрерывный ветер. Мы выдерживаем еще пару километров пешего перехода и падаем на привал.

Степь перед нами рассекают несколько десятков переплетающихся между собой дорог. По какой из них проедет попутка – непонятно. В ожидании транспорта уже добрый час мы лежим, прижавшись друг к другу, и наблюдаем за тем, как гнется на ветру жухлая трава.

Женя что-то кричит мне, но из-за ветра я не могу разобрать слов. Внезапно он подскакивает и начинает размахивать руками. Оказывается, он видит машину, которая движется всего в каких-нибудь пятидесяти метрах от нас:

– Добрый день! – я пытаюсь перекричать ветер.

– Товарищ! – кричит в ответ водитель раздолбанного уазика.

– Мы едем на Улан-Батор! Подвезите по трассе!

– Нет Улан-Батор! Толбо!

– Толбо так Толбо! Поехали!

В сумерках мы добираемся до городка. Я думал, что Улгий – бедный край, но Толбо в таком случае – резервация для обедневших жителей Улгий. В бывшем совхозе живет около ста семей. Все они ютятся в маленьких одноэтажных домиках с полиэтиленом вместо оконных стекол. В населенном пункте нет ни одного дерева или огорода. В стороне от центральной улицы стоят безжизненные скелеты древних хозяйственных построек. Рядом с ними памятники героям революции и труда – надгробия вымирающего поселка.