– Джентльменам угодно увидеть мастерство Матта в охотничьем поиске, не так ли?

Утвердительное бормотание своих было прервано замечанием гостя.

– Покажите его искусство, – сказал он вызывающе. – Что вы скажете об этом переулке – он, должно быть, полон крыс?

Папа не сказал ничего. Вместо этого он отодвинул стул и, подойдя к большому шкафу, где хранил некоторые принадлежности для стрельбы, чтобы они были всегда под рукой для охотничьих вылазок после работы, широко распахнул дверцу и вытащил ружейный футляр. Он вынул стволы, накладку, ложу и собрал ружье. Потом закрыл казенник и опробовал курки. При этих знакомых звуках Матт ожил, как от удара током, выполз из-под стола и, не совсем еще понимая в чем дело, стал рядом с напой, поводя носом. Что-то тут было не так, как обычно. Ведь это не был охотничий сезон. Но ружье было вынуто.

Пес вопросительно заскулил, и папа погладил его по голове.

– Дружище, – сказал он и, сопровождаемый Маттом, который следовал за ним по пятам, двинулся к распахнутой двери.

К этому моменту группа наблюдавших оказалась не менее озадаченной, чем Матт. Эти шестеро стояли в дверях комнаты и с любопытством смотрели, как папа вышел на крыльцо, поднял незаряженное ружье, навел его вдоль переулка в сторону главной улицы, спустил курки и сказал спокойным голосом:

– Бах, бах. Принеси, малыш!

До сих нор папа хранит упорное молчание относительно того, какими были его истинные намерения. Он не говорит, что ожидал всего того, что последовало, но не говорит и обратного.

Матт спрыгнул с крыльца и с предельной скоростью понесся по улочке. Видели, как он свернул на главную улицу, напугав двух старушек, которые чуть не столкнулись лбами. Наблюдавшие видели, как прохожие в дальнем конце улицы останавливались, оборачивались, чтобы поглазеть, и потом застывали в изумлении. Но сам Матт уже исчез из виду.

Он пропадал не более двух минут, но стоявшим на ступеньках библиотеки показалось, что прошло намного больше времени. Человек из Нью-Йорка только откашлялся, готовясь к новой и еще более саркастической реплике, когда увидел нечто, от чего слова застыли у него на языке.

Все видели это нечто – и не верили глазам своим.

Матт возвращался по улочке. Он трусил не спеша. Его голова и хвост были горделиво подняты, а в пасти он держал великолепного воротничкового рябчика. Он бесстрастно взбежал по ступенькам крыльца, положил птицу к папиным ногам и с удовлетворенным вздохом заполз на свое место под письменным столом.

Стояла тишина, нарушаемая только частым и тяжелым дыханием Матта. Затем один из своих, словно в забытьи, приблизился и поднял птицу.

– Подумать только, уже набита! – пробормотал он почти шепотом.

Именно в этот момент появился продавец из лавки скобяных изделий Ашбриджа. Волосы его растрепались, он был вне себя. Взбежав по ступенькам библиотеки, продавец заорал:

– Вашу проклятую собаку надо держать на привязи. Влетела в лавку и схватила это чучело прямо с витрины. Мистер Ашбридж рвет и мечет. Лучшую птицу во всей его коллекции…

Я не знаю, уплатил ли человек из Нью-Йорка свой долг. Знаю только, что рассказ о случившемся в тот памятный день вошел в историю, так как вся пресса Канады заимствовала его из «Стар Феникс», и слава Матта распространилась по всей стране, от побережья до побережья. Пес, несомненно, заслуживал такого признания.

После нескольких лет жизни в Саскатуне моя семья переехала в другой район этого города. Улица Ривер-Роуд проходила по низкому и более плебейскому берегу реки Саскачеван. Общество на Ривер-Роуд было гораздо менее чопорным и более терпимым к людям с оригинальным складом ума.

На этой улице, через три дома от нас, жил отставной школьный учитель, который провел много лет на Аляске и привез с собой в отставку упряжку эскимосских лаек. Псы были великолепны. Они требовали к себе уважения не только от местных собак, но и от людей. Трое из них как-то поймали в своем доме грабителя и превратили его в кусок мяса с быстротой, которая восхитила нас, детей.

Через переулок от нас жил парикмахер, который содержал своеобразное временное убежище для бездомных дворняжек. Ходил недобрый слушок, якобы он приваживает этих несчастных для того, чтобы практиковаться на них в своей профессии. Слушок опирался на тот неоспоримый факт, что некоторые собаки из этой странной компании щеголяли причудливыми прическами. В последующие годы я близко познакомился с этим парикмахером, и он поведал мне свой секрет. Однажды, много лет тому назад, он увидел французского пуделя – выбритого и подстриженного – и проникся убеждением, что способен придумать для собак еще более эффектные стрижки и, возможно, на этом прославиться и нажить состояние. Его опыты не были лишены художественных достоинств, хотя некоторые из его фантазий кончались появлением инспекторов общества защиты животных.

Мне не составило труда поладить с новыми соседями, но оказалось, что Матту приспособиться к новому месту не так-то просто. Собак на Ривер-Роуд было не перечесть. Матт должен был наладить с ними отношения и столкнулся с большими трудностями. Его длинная шелковистая шерсть и роскошные «клеши» придавали ему добродушный и задумчивый вид, который вводил в заблуждение и, казалось, толкал местных псов-хулиганов на активную враждебность. Собаки эти обычно бродили стаями, а вожаком самой большой стаи был хорошо сложенный бультерьер из соседнего дома. Матт, который никогда не был общительным, предпочитал гулять в одиночку, и это делало его для других собак особенно подозрительным. Собаки начали охотиться на него.

От природы Матт не был бойцом. Я не припомню, чтобы за всю свою жизнь он когда-нибудь ввязался в драку, разве что только если не оказывалось иного выхода. Его позиция была самой что ни на есть миролюбивой и тем самым совершенно непонятной для других собак. Потому-то они приставали к нему.

Это миролюбие обычно ставило маму в затруднительное положение. Когда во время прогулки им двоим случалось повстречать какого-нибудь воинственного пса, Матт не тратил времени на пустую браваду. При первом же взгляде на незнакомца он прятался под мамину юбку, и ни физические усилия, ни горькие упреки не могли выдворить его из этого убежища. Иная собака не понимала, что это всерьез неприкосновенное убежище, и маме подчас приходилось туго.

Несмотря на свое отвращение к драке, Матт не был трусом и мог постоять за себя. Он имел свои собственные представления о том, как драться, – представления оригинальные, но опасные. То, насколько они были эффективны, он продемонстрировал всем нам в первую неделю после прибытия на новое местожительство.

Ничего не зная о соседях, Матт посмел забежать туда, куда даже бульдоги боялись соваться. Однажды утром, по глупости преследуя кошку, он попал во двор отставного школьного учителя. Его мгновенно окружили четыре хищные эскимосские лайки. Это была безжалостная свора, и моего пса окружили, чтобы уничтожить.

Матт сразу понял: на этот раз придется драться. Одним быстрым движением он опрокинулся на спину и начал как сумасшедший брыкаться всеми четырьмя лапами. Это выглядело так, как будто он вверх ногами мчался на двухместном велосипеде. Кроме того, он включил свою сирену – звук, который пес непонятно каким образом создавал в самой глубине глотки: какой-то оглушительный и безумный вой. По мере того как лапы увеличивали число оборотов в минуту, звук этот нарастал, становился все более высоким, и в конце концов его можно было сравнить разве что с оглушающим воем сирены пожарной машины.