«Ребенку нужна смородина на зиму», – решает мама. Я послушно обираю кусты смородины. Мама выдала мне для сбора тазик. Она его долго просила. Купить нужно было непременно в Москве, потому что в их подмосковном городе другие тазики. Вот в этот тазик я собираю смородину. Сын Вася играет с папой в футбол. Мяч попадает в тазик, ягоды катятся по земле. Я тихо начинаю плакать.

   «Машенька устала», – говорит мама и ссылает меня в новый дом. У нас на участке два дома: старый – маленький, обжитой, с телевизором, светом и обогревателем. И новый – с новой мебелью, за которой ездили с мамой в подмосковный город, будь он неладен. Мебель купили в подмосковном стиле – с позолотой, виньетками и пьяным сборщиком в комплекте. А другой там нет.

   «Сборщика будете брать?» – спросили нас. Мы его видели – его пришлось бы грузить в машину и не кантовать, чтобы не облевал наш диван. Мы решили не брать. Потом мне пришлось ехать за коньяком. В лечебных целях. Мой отец собрал шкаф и повел зятя смотреть. Зять дернул ручку и оторвал дверь.

   Из Москвы везти мебель в нашу деревню было невозможно. Нет такой деревни на карте. И адреса нет. Не объяснишь же в столичном магазине, что нужно доехать до бывшего пионерлагеря «Родина», который на 32-м километре от поворота на город, но в другую сторону, мимо церкви и местного источника с якобы целебной водой. А от источника – это главный ориентир, потому что на дороге от него невысыхающая лужа, – еще две деревни. И как только увидите дом за каменным забором – он один такой, – еще пять минут, и, считай, приехали. Там нужно побибикать – мы выйдем встречать.

   Так вот, кроме новой мебели в новом доме нет ничего – ни света, ни воды, ни занавесок. Потому что еще не успели провести электрику и забыли купить карнизы. То есть я забыла купить карнизы. Окна комнаты, которая считается «моей», выходят на дорогу. Ощущение, что лежишь на проезжей трассе. По дороге ездят машины, ходят граждане с лукошками. Граждане поворачивают головы и смотрят на окна. А в окне – я. Джинсы снимаю. Или лицо кремом мажу. Гражданам интересно.

   Пришла мама и поставила мне на тумбочку чашку.

   – Я тебе «твой» кофе сварила, – сказала она.

   Только мама мне варит «мой» кофе. На молоке. Не с молоком, а на молоке. Вместо воды в джезву надо молоко налить. И обязательно с сахаром. Когда я была маленькой, но уже очень хотела стать взрослой, я требовала у мамы по утрам вместо чая кофе. Потому что только взрослые пьют кофе, а детям нельзя. Мама, как всегда опаздывающая на работу, сварила мне однажды такой кофе и варит до сих пор.

* * *

Я смотрю на Васю и думаю – что он запомнит из детства? Первый поход в зоопарк или как больно упал с горки? Или он запомнит то, что я забуду или постараюсь забыть? Я вот, например, помню, как ходила с мамой в магазин покупать кофе – моя мама при этом клянется, что «по продуктовым меня не таскала, а водила на балет». Кофе лежал под кассой у продавщицы, и чтобы его достали, нужно было произнести магическую фразу: «Девочки, а зернышки остались?» Зернышки были зеленого цвета.

   Дома мама вываливала пакет на противень и жарила зерна. Они должны были стать темно-коричневого цвета, а у мамы получались всегда черные. Потом доставалась старая бабушкина ручная кофемолка и мама погружалась в транс – в одной руке у нее была сигарета, другой она молола кофе. В этот момент к ней лучше было не подходить – мама думала, как разделить чье-то совершенно чужое имущество (она работала юристом) и где взять денег на ремонт имущества своего. Однажды мама успешно разделила имущество соседки тети Люси, и тетя Люся в благодарность принесла талон в стол заказов. В столе заказов было все, что угодно, – колбаса, рыба, консервы, только денег на это у нас с мамой не было. Мы купили коробку конфет и пачку «Арабики».

   – Мам, сколько стоил тогда кофе? – спросила я.

   – Сначала три восемьдесят, потом подорожал – стал четыре двадцать.

   Мама ответила не задумавшись. Ужасно, что она это помнит. Как сделать так, чтобы родители не помнили цены?

   Дома мы тогда достали «гостевую» джезву и сварили «настоящий» кофе. Мама перевернула чашку и показала кофейные узоры – на дне чашки летела птица, росло дерево и плескалось море. Это значило, что у нас все будет хорошо. Уже позже я узнала, что мама добавляет в кофе корицу, соль, ваниль и гвоздику.

   – Мам, а когда в магазинах появился выбор кофе, сколько стоили 100 граммов? Помнишь, мы покупали «Французскую обжарку» и «Ирландский крем»? А сорт «Ява», который ты называла «Беломором»? Не помнишь?

   Мама сказала, что не помнит. Когда в магазинах появился кофе всех видов и сортов, мама растерялась. Мы стояли перед прилавком с пластмассовыми контейнерами, в которых лежали зерна. Вместо почерневшего противня маме предлагалась «Французская обжарка».

   Кофе без кофеина всегда стоит дороже. Дополнительная плата за иллюзию. Иллюзии бывают разные. Один знакомый – поляк – рассказал, что пьет только растворимый кофе. Только тот, который продается в продуктовом магазине рядом с его домом в Варшаве. Здесь, в Москве, нет этой марки. Он привозит пачку из Варшавы, пьет в Москве, и ему кажется, что он дома.

   Так и для меня: кофе – это детство и мама. Как я могу от этого отказаться? Зеленый чай для меня – просто зеленый чай.

   Я не звонила маме четыре дня – болела и не хотела ее расстраивать.

   – Как твои дела? – спросила я все еще осипшим голосом, в надежде на то, что мама услышит мой такой голос, догадается, что я еще не выздоровела, и начнет жалеть «дочечку». А я расплачусь и громко высморкаюсь. А она скажет, что прямо сейчас приедет – греночки мне пожарит и на подносе в кровать принесет, как в детстве.

   Но у мамы на даче такая бурная жизнь, что ей не до гренок.

   Она решила привести в порядок документы на дачу. Это странное желание, потому что у нее даже паспорт не в порядке – там фамилия написана с ошибкой и год рождения не тот. Это ее однокурсник Юрка Петров – начальник паспортного стола – нарисовал после трех бутылок коньяка. Мама очень любит всем показывать свой паспорт – ей по документам почти семьдесят. Все ахают. Мама делает мужчинам загадочное лицо, а их женам говорит, что «у нее там золотые нити, которые стоили… впрочем, не важно…». Жены начинают нервно дергать глазом и норовят утащить мужей домой.

   У мамы вообще с официальными документами плохо, даром что она юрист. Паспорт теряла регулярно.

   Так вот тогда она опять пошла восстанавливать паспорт. Юрка Петров – для мамы, а для остальных – Юрий Иванович, злой начальник – маму встречал на пороге отделения милиции. У них давние отношения. Юрка считает мою маму своим «духовным наставником», «учителем», «сэнсеем» или кем-то вроде того. Они учились вместе, в одном вузе, пока маму не выгнали из института за Пастернака и Солженицына. Она пришла сдавать экзамен по гражданскому праву, на котором преподаватель проверял лекции. Мама забыла вырвать из тетради лист с переписанными текстами. Маму разбирали на комсомольском собрании. Ей предоставили последнее слово. Мама вышла, сделала театральный поклон, сняла невидимую шляпу и сказала: «Наше вам с кисточкой». Это расценили как издевательство в извращенной форме. Маму отчислили из престижного московского вуза без права восстановления.