— Мне нет! — сразу оживился Ботош. — Насвистеть вам что-нибудь?

— Давай, давай!

Ботош, раздув живот, старательно принялся насвистывать «Мчится по прериям ковбой молодой».

— Ну, молодец, — похвалил парикмахер, — можешь считать себя уже банджистом.

И опять повернулся к стене, чтобы продолжить свое занятие.

Ребята побежали к тете Тэте.

— А она не заругает? — спросил Ботош.

— Чего там! — сказал Воробей. — Только скорей, не то на литанию опоздаем.

Тете Тэте пришлось потрудиться, пока она оттерла пятна нашатырем.

— Ну, бегите, я тоже приду на литанию, — сказала она. — Чтоб у меня красавчиками были!

Два героя со всех ног припустили к церкви Сердца Иисусова.

Около газового завода Ботош сказал:

— Спорим, что я знаю, в кого ты влюбился!

— Кто влюбился? Ты что, сдурел? — бешено накинулся на друга Воробей, и уши у него запылали.

— В сестренку того парня, которого Бандит отделал тогда и тебе пришлось у него прощения просить.

— Нужны мне эти девчонки, соплячки несчастные! — возмутился Воробей и как последний довод сообщил: — Я даже имени ее не знаю!

Тут он, разумеется, покривил душой. С чего бы иначе сто раз начертал на том листочке «Мелинда»?

Из-за нее он и перед Райковичем заискивать стал. Воробей, вспомнив сейчас, даже вспыхнул. Это было гадко, отвратительно. Все стояли в коридоре, опираясь на синие шкафчики, Райкович жрал котлеты с хлебом; у него было две котлеты, две вкуснющие котлеты, а он их ел с таким деревянным лицом, словно это ему вовсе не в радость.

— И кто у вас вождь? — спросил Воробей, не замечая, что стоит перед Райковичем в самой подобострастной позе, даже не смея опереться спиною на шкафчик. Спрашивал он просто так, знал ведь прекрасно, что вождь делаваров — Мики Шнейдер, а Райкович — его помощник.

— Тайна нашего племени, — сказал Райкович.

— А как тебя по-индейски зовут? — спросил Воробей, хотя знал и это, Райкович даже на тетрадках своих всюду пишет: «Хитрый Лис».

— Хитрый Лис, — сказал Райкович и вонзил зубы во вторую котлету. Вдруг он поглядел на Воробья, потом на котлету. — Есть хочешь?

— А, не хочу, — сказал Воробей, умирая от голода.

— На, поешь, — сказал Райкович и протянул ему котлету, украшенную следами его зубов.

— Вот спасибо! — воскликнул Воробей; котлета не заслуживала той благодарности, какую он выразил голосом.

— И хлеб бери, — сказал Райкович и сунул ему в руку недоеденный кусок хлеба.

Воробей почувствовал, что кто-то на него смотрит. Принимать еду здесь не считалось зазорным. Те, что приходили в школу из окрестных сел, каждый день делились завтраками с городскими ребятами, кое у кого были уже постоянные партнеры, а мать Лаци Кеменя всегда давала сыну сразу два завтрака, знала, что один пойдет Шнецли. Словом, здесь это было делом обычным. Но, правда, Райкович и другие делавары никогда никому ничего не давали и ни у кого ничего не брали.

У стены напротив стоял Гундрум, засунув руки в карманы; он усмехался.

— А полизать ему… не хочешь? — сказал он Воробью.

— Чего не в свое дело суешься? — в бешенстве крикнул Воробей.

Гундрум дернул плечом и отошел.

— Тоже мне задается, дурак! — сказал Воробей Райковичу. — И что он только о себе воображает!

Райкович не ответил. Воробей растерянно стоял перед ним с котлетой и куском хлеба в руке и всматривался в загадочную прыщавую физиономию помощника вождя. «Почему он молчит, сказал бы уж хоть что-нибудь!» — мучился Воробей. И тут, вместо того чтобы швырнуть Райковичу его поганую котлету прямо в морду, он сделал еще большую глупость. (Даже сейчас, у газового завода, Воробей, вспомнив, до ушей заливается краской.)

— А вы новеньких в племя свое принимаете? — спросил он.

Райкович оглядел его с головы до ног и с откровенным безразличием (выказать отвращение он все же не посмел — из-за контрольной по арифметике) процедил:

— Кого попало не принимаем! — Оттолкнувшись от своего шкафчика, Райкович крикнул: — Эй, Гашпар! — и бросился за Гашпаром Узоном, словно им требовалось переговорить о чем-то важном.

Воробей опустил руку с котлетой вниз и, держа бутерброд между стеной и бедром, поплелся в конец коридора. Он шагал словно лунатик. «Надо было ему хоть одну ошибку вляпать в контрольную!» — не мог успокоиться Воробей. После той драки Воробей с Райковичем не разговаривали, сидели рядом за партой словно немые. Ни перешептываний, ничего. Даже ластик просили у тех, кто сидел впереди либо сзади. А теперь вот все-таки… Математику преподавал Тиктак, его боялись как огня. В тот день писали контрольную. Учитель ходил между партами, за весь урок не вымолвил ни словечка, только однажды прервал молчание:

— Байза! Сдай листок. Выйди из класса!

Байза вскочил, побелел — он был второгодник, не хватало, чтобы его опять провалили!

— Ваше преподобие, господин учитель…

— Что я сказал?! — совсем тихо спросил Тиктак.

Байза положил ручку и вышел.

Воробей к этому времени все уже кончил и сидел просто так, усердно чистя ногти. Он покосился на Райковича. Райкович кончиком ручки почесывал влажную ладонь, на носу у него поблескивали мелкие капельки пота. Когда Тиктак прошел дальше, Райкович быстро пригнулся к парте и тайком поглядел назад, на Шнейдера, однако Мики Шнейдер даже ухом не повел; он сидел, скрестив на груди руки, всем своим видом показывая, что контрольную написал, — да-да, господин учитель, Мики Шнейдер кончил самым первым! — и всячески старался перехватить одобрительный взгляд Тиктака. Но Тиктак никогда и ни на кого не смотрел одобрительно. Воробей взял клочок бумаги, как будто для черновика, и, прикрыв его собой, мелко-мелко переписал решение всех трех задачек. Шпаргалка была готова, а Райкович по-прежнему истязал свою влажную ладонь, и капли пота висели уже на кончике носа.

— С-с-с-с, — чуть слышно подал знак Воробей, но Райкович не повернулся, и тогда Воробей пнул его под партой ногой. Райкович так и подскочил разозленный, к тому же он хотел показать, что ему нарочно мешают (да и в самом деле так думал!), но Воробей мигнул ему и, выждав, когда Тиктак повернется к ним спиной, не шевельнувшись корпусом, глядя прямо перед собой, сунул ему в руку записку. Словом, за контрольную Райкович должен теперь получить «отлично». «Надо было ему хоть одну ошибку вляпать», — злился на себя Воробей. Он был уже возле мусорного ящика, немного замешкался, будто оказался здесь случайно, стал к ящику спиной и, улучив минуту, бросил туда котлету и хлеб.

— Поглядите на этого идиота! — заорал Шнецли. — Целую котлету выкинул!

— А ну, не верещи над ухом, — сказал ему Гундрум, — не то врежу.

— Но он же целую котлету!..

— Она была тухлая,