Всматриваясь в Мишино лицо, она заметила, что изменился он не только внешне. Он уезжал год назад юношей с мечтательными добрыми глазами, с высоким чистым лбом и гладко выбритыми бледными щеками. А сейчас перед ними сидел мужчина, которому по виду никто бы не дал меньше тридцати. Высохшая темная кожа лица местами шелушилась – так он обгорел под безжалостным солнцем. Глаза стали светлее, в них читалось какое-то горькое знание. Даже движения Михаила стали другими, более напряженными и порывистыми.

«Мишенька, бедный мой, что же эта война с тобой сделала!» – мысленно причитала Света.

Манюня бестолково рассказывала о том, как Славика хоронили, об институте, об Олежке. Тетя Поля принялась было расспрашивать – что там, в Афганистане? Но Миша покачал головой:

– Тетя Поля, вы же понимаете, я подписку давал…

– Какую подписку?

– Что не буду разглашать сведения о ходе боевых операций. А кроме этого там, в общем-то, ничего и не было.

– Так вы что, постоянно воевали?

– Бои случались достаточно часто, – ответил он после небольшой паузы.

– А афганцы, они, и правда, такие страшные?

Он промолчал.

– А женщин в чадрах ты видел? – продолжала допытываться Полина Григорьевна.

Миша кивнул.

– А про наркотики – это правда?

Он утвердительно прикрыл глаза и вздохнул.

– Мишенька, надеюсь, ты…

– Нет, тетя Поля, я не пробовал наркотиков, хотя порой… очень хотелось.

– Ну, засиделись мы, – проговорила Полина Григорьевна, взглянув на часы. – Миша, вы завтра к твоим родителям? Наверное, всю эту неделю на даче проведете?

«Они уедут. Он в отпуск всего на неделю, а я и не увижу его», – поняла Света, и лицо ее потускнело.

– Мишенька, а если и Света с нами? – попросила Манюня. – Там ведь хватит места. И Олежке очень полезно побыть на свежем воздухе. Ой, он такой славный! Настоящий пупсик, и развит не по возрасту. Сел в пять месяцев, а это очень рано!

Маня так хвасталась, будто это ее сын, а Света молчала, она с трудом выдавила из себя несколько слов за весь вечер.

Миша взглянул на спящего в кроватке ребенка, пожелал спокойной ночи, и они с Маней удалились в свою комнату.

Едва дверь за ними закрылась, Светлана рухнула на диван и разрыдалась. В голове вдруг всплыли строчки Маяковского, его когда-то читала ей вслух Манька. Стихов Света не выносила, но эти отпечатались в памяти.

А я вместо этого

До утра раннего, в ужасе,

Что тебя любить увели,

Метался, и мысли в строчки выгранивал

Уже наполовину сумасшедший ювелир.

«Про ювелира ни к чему, для рифмы, но главное-то верно: „в ужасе, что тебя любить увели". Должно быть, когда за Бриками захлопывалась дверь, Маяковский испытывал то же, что и я. Манька говорила, у Лили Брик было два мужа… Я бы согласилась на роль второй Мишиной жены. Второй, но главной, любимой… „Господин назначил меня любимой женой!" …Что за чушь лезет в голову! – грустно усмехнулась она. – Но ведь имеют же мусульмане по несколько жен? Интересно, как они между собой, небось, дерутся за право увести мужа в свою спальню?»

«В ужасе, что тебя любить увели…» – прошептала она и вспомнила Славку с его «акробатическими этюдами». Представив Маню в одной из «поз», Свету передернуло. Но тут же подумалось, что секс с Мишей никак не может быть таким… И вообще, Миша не может заниматься сексом, он может заниматься любовью – это ведь совсем разные вещи!

«Я не буду думать о том, что они там делают, в Манькиной комнате. Лучше думать о том, что завтра мы поедем на дачу Мишиных родичей, и я буду видеть его постоянно, целую неделю».

Зря Светлана надеялась. За всю неделю в Солнечном ей ни разу ни на минуту не удалось остаться с Мишей наедине, Манюня ходила за ним по пятам, глядя с восторгом и любовью, буквально не выпуская его руки. А Свете хотелось оторвать подругу от мужа и втолковать ей, наконец: «Это место должна занимать я».

Она пристально следила за Мишей, пытаясь уловить, как он смотрит на жену. Во взгляде его читалась доброта, тепло, забота – больше она ничего не замечала. А когда – к сожалению, не часто – сама встречалась с ним глазами, то видела в них мужское восхищение.

Яна Витальевна хлопотала вокруг сына, сокрушалась, что отощал, старалась накормить повкуснее. Каждый вечер на дачу приезжал Павел Петрович, и они с Мишей подолгу беседовали в кабинете.

Накануне Мишиного отъезда Яна Витальевна слегла от расстройства с высоким давлением, а ее невестка целый день сосала валидол. Павел Петрович в последний раз предложил:

– Останься, сынок. Сделаем любую справку, хочешь – в больницу положим, все будет официально. Ну зачем тебе возвращаться? Все равно уже начался вывод войск.

– Но мою часть еще не вывели. Папа, ты знаешь, я всегда был против того, чтобы использовать твое положение.

– Ну и дурак! – в сердцах крикнул старший Улицкий. – Если о нас с матерью не хочешь, о жене хоть подумай – у нее сердце больное! Ты что, забыл?

После этого разговора Михаил твердо заявил, что провожать его не надо.

Узнав, что ни Мишины родители, ни Манька не поедут на Московский вокзал, Света тут же выдумала себе дело в городе и наспех попрощалась.

– До свиданья, Миша. Когда вернусь вечером, тебя уже здесь не будет. Береги себя.

Увидев ее на перроне возле «Красной стрелы», Улицкий замер.

– Зачем ты приехала, Света? Я ведь просил…

– Я не могла не приехать, Мишенька. Мы с тобой слова не сказали, а ты уже уезжаешь.

Она заглядывала ему в глаза, и сердце переполняла радость, что в эту минуту может не стесняться.

– Мишенька, знал бы ты, как я ждала! Я ведь все еще люблю тебя!

– Света, не надо…

– Миша, я не навязываюсь и ничего не требую. Просто… Просто ты – самое светлое мое воспоминание в жизни, и я берегу его. И всегда буду беречь.

– Я тоже вспоминал о тебе, – сказал он сдержанно, но глаза его выдали. Он смотрел на нее, не отрываясь, с такой любовью…

– Миш, поцелуй меня, – жалобно попросила Света.

Он осторожно взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. Поцелуй был долгим, но не страстным, а будто обреченным. Оторвавшись от нее, он пробормотал:

– Я не должен был…

– Почему? Всего один поцелуй, я буду помнить о нем.

– Зря я узнал вкус твоих губ…

– Миша, так ты все-таки любишь меня? – расцвела она.

– Люблю, хоть и не должен.

После этих слов Света вновь кинулась ему на шею, сама нашла его губы…

Их прервал голос из репродуктора: «Поезд „Красная стрела" отправляется с третьего пути в двадцать один час пятьдесят три минуты».