Таша рассмеялась:

– Я и не знала, что папа интересуется индейцами и боксом!

– Он непредсказуем.

Письмо заканчивалось размышлениями о судьбе евреев в Европе и в частности во Франции. Пинхаса тревожили последствия ссылки капитана Дрейфуса на Чертов остров и гнетущая тишина, последовавшая за всеобщей ненавистью. Он прислал жене и дочери смелую статью Жана Ажальбера, опубликованную в «Жиль Блаз», которая начиналась со слов: «То, что толпа, подобно стае диких зверей, упивается кровью, я еще могу объяснить. Но жестокость писателей и художников … я понять не в состоянии», и заметку социалиста Мориса Шарне, который писал с негодованием: «Закон, провоцирующий шовинизм в то время, когда в армии распространяется учение социалистов, не сослужит государству добрую службу».

Таша вернула письмо матери.

– Мне хорошо во Франции, тут, по крайней мере, нет царя.

Они перешли на другие темы: исчезновение Берты Моризо, поступление коллекции Кайботта в Люксембургский дворец и новые скульптуры Родена.

– Ты поедешь в Краков к Рахили? – вдруг спросила Таша. – Было бы хорошо, если бы ты была рядом с ней во время родов.

– Я и сама хотела, но ее муж – врач, ему это может не понравиться…

– Глупости! Вам с ним давно пора познакомиться. Я уверена, Милош Табор – очень приятный человек, во всяком случае, такое впечатление он производит на свадебной фотографии.

– Это правда, я могла бы поехать к Рахили в конце декабря и остаться в Польше до весны. А как поживает твоя подруга Дуся?

– Она решила эмигрировать в Америку, к тетке, которая живет в Нью-Йорке. Я дала ей адрес папы. – Таша натянула перчатки. – Мне пора. Мы с Виктором договорились поужинать вместе. – И она вышла, оставив после себя легкий аромат росного ладана.

Джина вернулась в свою квартиру и, усевшись у камина, прикрыла ладонями уставшие глаза. В ее сознании возникли смутные образы – сначала Пинхас, потом Кэндзи – такой нежный, заботливый, внимательный… С ним Джина забывала о возрасте. Они жили настоящим. Благодаря Кэндзи она испытала доселе неведомые наслаждения, они ощущали себя единым целым. Она скучала по нему и жаждала его прикосновений.

Суббота, 16 ноября

Литейная мастерская Пиа порадовала бы и бога Вулкана, если бы ему каким-то чудом пришлось оказаться на улице Сен-Мор, 85. Это было похожее на храм просторное прямоугольное здание с застекленной крышей и двумя рядами крытых галерей. В мастерской у жарко горящих печей суетились рабочие, пахло расплавленным металлом, грохотали механизмы, напильники скрежетали, раздавались мерные удары молота по наковальне, стонали кузнечные мехи, визжали сверла.

Максанс Вине разминал в пальцах песок, словно крестьянин, перебирающий горсть земли. Он знал все секреты производства и учил новичков, как правильно смешивать ингредиенты, необходимые для получения прочного металла, а когда извлекал готовое изделие из формы, его движения были точны, как у опытного кондитера.

Он решил передохнуть и вышел из здания, направляясь к многолюдной улице Фобур-дю-Тампль, где расположились торговцы овощами. Перед фасадом театра де ля Репюблик он увидел стражей порядка, задержавших карманника, и окружившую их толпу зевак. Жалкого паренька в лохмотьях, не церемонясь, затолкали в полицейский фургон. Эта сценка оживила в памяти Максанса другой эпизод. Когда ему было восемнадцать, он принимал участие в манифестации 1849 года. Несколько тысяч безоружных людей во главе с Ледрю-Ролленом и Виктором Консидераном[39]двинулись из Шато д’О к Большим бульварам, скандируя: «Да здравствует Конституция!» Они дошли до Национальной школы искусств и ремесел, но войска остановили шествие и разогнали его участников, пустив в ход оружие. Если бы не вмешательство Эмиля Легри, который затащил его в свою книжную лавку на улице Сен-Пер, где он скрывался много недель, Максансу вряд ли удалось бы избежать ареста. Он вернулся домой с подарком, получив от своего спасителя книгу с изречениями императора Марка Аврелия. И с тех пор всегда находил в них поддержку.

Максанс Вине сел в омнибус и доехал до Лувра. Там он сделал пересадку и ехал еще долго, прежде чем добрался до улицы Фурно. Оставалось минут пятнадцать ходьбы до дома престарелых на улице Алезья, 134. Максанс купил у булочника ромовую бабу, которую собирался съесть на десерт, поужинав вермишелевой похлебкой.

Консьержка сделала ему выговор:

– Разве можно в вашем возрасте так много работать?! Поторапливайтесь, ваша похлебка остынет.

Работавшие в этом заведении женщины искренне заботились о своих подопечных, а Максанс Вине, как самый старший, был их любимчиком. Вежливый, аккуратный и трудолюбивый, он, без всякого сомнения, заслуживал того, чтобы государство обеспечило его жильем за один франк в день, впрочем, при условии, что он где-то работает.

Максанс направился в столовую. Большинство постояльцев уже поужинали и теперь играли в настольную игру, устроившись поближе к камину.

Максанс Вине поднялся на второй этаж, вежливо приветствуя встречавшихся по пути соседей. У него здесь не было близких друзей – за исключением Сиприена, изможденного человека лет пятидесяти, заработавшего в рудниках чахотку. Максанс хотел поделиться с другом ромовой бабой, но Сиприен отказался.

В крошечной комнатушке с трудом умещались кровать, стол, стул и шкафчик для одежды. Максанс с грустью оглядел свое жилище, красноречиво свидетельствующее о крушении всех надежд. А ведь когда-то он мечтал о домике в деревне с небольшим садиком, ласковой жене и детишках…

Он уселся на кровать и взял в руки любимую книгу, лежащую рядом на стуле. Она открылась на странице, заложенной ленточкой.

Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею? Настоящее – вот все, чего можно лишиться, так как только им и обладаешь[40].

Эти строки успокоили его, и Максанс приступил к десерту, думая о том, как ему повезло: ведь многие старики остались на склоне лет бездомными. А ему еще и должность сохранить посчастливилось.

Он встал, сложил бумагу, в которую была завернута ромовая баба, и задумался, куда ее положить. Взгляд его упал на полученное недавно письмо с приглашением явиться в пассаж д’Анфер, 20. Адрес звучал настолько зловеще, что Максансу стало не по себе, и он поспешно засунул письмо между страницами журнала, который Сиприен нашел в мусорном баке.