Он никак не мог успокоиться и постоянно тихонько повторял:

— Ну и стервец! Наглец!

Естественно, все это слышали, когда рассаживались за столом для заседаний. В кабинете начальства у каждого подчиненного ушки должны быть на макушке, иначе не выживешь. Теперь народ затаил дыхание и сладострастно предвкушал, что сейчас над Гуровым разразится такая буря, что от него и следа не останется.

— Петр Николаевич! — обратился Щербаков к Орлову. — Поделись секретом, скажи, как ты вообще можешь с Гуровым работать?

— Привык, — с кротостью великомученика во взоре ответил тот и пожал плечами.

— И что? Он у тебя в кабинете тоже такие спектакли закатывает? — с интересом спросил Владимир Николаевич.

— Это вы еще с Крячко не сталкивались, — со вздохом проговорил Орлов.

— А тот, значит, еще хлеще? — спросил Щербаков и увидел, как Петр Николаевич обреченно покивал. — Да! Славная троица подобралась. Все друг за друга горой. Насмерть стоят! Кстати, я тут личное дело Гурова посмотрел. Оно от благодарностей распухло так, что хоть второй том заводи. Почему его еще к генералу не представили?

— Он не хочет, — тихо ответил Орлов.

— Не понял? — сказал Владимир Николаевич, подумав, что ослышался.

— Полковник Гуров не хочет быть генералом, — уже громче повторил Петр.

— Первый раз в жизни такого человека встречаю, — заявил Щербаков. — И почему?

— А его все устраивает, — объяснил Орлов. — Он говорит, что сейчас отвечает только за себя, свои удачи и промахи, а если станет генералом, ему придется работать за подчиненных или постоянно перепроверять все за ними, а потом еще за чужие ошибки на ковре отдуваться. Мы его несколько раз хотели представить, а он тут же заявлял, что тогда лучше в отставку уйдет.

— Не лишено логики, — вынужден был согласиться Владимир Николаевич. — Он мне сейчас заявил, что в отставку собирается, так ты ему скажи, чтобы даже не мечтал. Я рапорт не подпишу. Мне такие люди самому нужны. Да, он наглец и стервец! Гонору выше крыши. Самомнение зашкаливает. Но профессионал! За одни только сутки много чего сделал. А что характер у него дерьмовый, так мы все не подарок. Предупреждаю: если у кого-то на Гурова зуб вырос, то не ждите, когда я его вырву, а удаляйте сами. Не так больно будет. А если он напортачит, то я ему сам холку намылю! Да так, что мало не покажется! И вот еще что. Ты, Петр Николаевич, меня извини. Обидел я тебя вчера. Сказал сгоряча, не подумав, так ты не держи на меня зла.

— С кем не бывает, Владимир Николаевич. — Орлов махнул рукой. — Проехали.

— Ну, раз так, то давайте по делу, — предложил Щербаков, и планерка началась.

— Так это ты позвонил Щербакову, когда узнал о нападении на Осипова, а он на все кнопки нажал, чтобы того в Бурденко отвезли? — спросил Гуров у Смирнова по дороге в свой кабинет.

Тот кивнул, и Лев Иванович осведомился:

— Значит, вы с ним родственники, да?

— Нет, — ответил Геннадий.

— Как же так? Он же сам сказал… — начал сыщик, но Смирнов перебил его:

— Господин полковник, у меня со слухом все в порядке и с памятью тоже. Владимир Николаевич ясно сказал, чтобы я ответил на все ваши вопросы, но только в рамках данного дела. А этот момент к нему никак не относится.

— Господи! Какие тайны мадридского двора! — Гуров для вида усмехнулся, а на самом деле здорово разозлился: какой-то сопляк будет ему нотации читать!

Дальше они шагали молча, и, когда вошли в кабинет, оказалось, что Крячко уже там. Увидев Геннадия, он удивился, посмотрел на Гурова, потом пожал плечами и поздоровался.

Сыщик просто кивнул, а Смирнов пожал Крячко руку и по-свойски ответил:

— И вам не хворать, Станислав Васильевич!

«Это когда же они подружиться успели?» — не без зависти подумал Гуров, который тяжело сходился с новыми людьми.

Но долго размышлять на эту тему ему не пришлось, потому что Геннадий заявил:

— Давайте сразу по делу, а то у меня на сегодня столько всего намечено, что дай бог к вечеру успеть все сделать.

— Кажется, Щербаков ясно сказал, чтобы без самодеятельности, — напомнил Гуров. — Или у тебя, Гена, память избирательная, и ты помнишь только то, что хочешь?

Смирнов оставил его реплику без внимания, достал из сумки файл, из него — сложенный лист бумаги формата А3, расстелил его на третьем столе, обычно пустовавшем, и придавил края тем, что оказалось под рукой.

— Это план поселка, — начал он. — Мы здесь все обозначили, чтобы было наглядно.

— Сам чертил? — поинтересовался Лев Иванович.

— Нашлось кому, — ответил Геннадий, даже не посмотрев в его сторону, и начал объяснять, показывая карандашом: — Это въезд, дороги, дом Осипова, подкоп. Красным пунктиром отмечены следы преступника с того места, где он в собачье дерьмо вляпался, до подкопа. Судя по отпечатку на куче, этот гад шел вот отсюда. В этой стороне у нас шесть домов, к которым можно подойти только по дороге, всякие обходные пути исключены. В первом живут Шаровы, старик с женой. Их сын всерьез строительным бизнесом занимается, вот и поставил им этот дом. Они там живут только летом. Он их с внуками туда отправляет. Сейчас детей уже забрали — занятия в школе начались, так что они вдвоем. Съезжают, как правило, в конце октября, и до весны дом закрытый стоит. В день нападения на Осипова водитель сына привозил им продукты. Вот номер и марка его машины. — Геннадий положил на стол еще один листок, на котором были не только данные на эту машину.

— А это?.. — начал Крячко, показывая на остальные строчки.

— И до этого дойду, — пообещал Смирнов и продолжил: — Во втором — музыканты по фамилии Финкельштейн, муж, жена и двое детей. Родители работают в оркестре Большого театра, дети учатся. Сын — в консерватории, дочь — еще в школе. Они себе специально угловой дом выбрали, чтобы соседей поменьше было, потому что постоянно репетируют. Не всякий человек выдержит такую музыку. В день нападения все они были дома, машины — их у них две — стояли на участке. Но они все невысокого роста, совсем не как преступник.

— То есть их участок двумя сторонами подходит к ограде, — подытожил Гуров. — А не мог кто-то этим воспользоваться?..

Смирнов не дал ему закончить.

— Не мог! — категорично заявил он. — У мужа жутко ценная скрипка. Так они заплатили, и им поверх ограды еще и колючку присобачили, чтобы спокойнее было. В третьем доме живет вдова академика Лаврентьева, дама весьма почтенного возраста. При ней три дальние родственницы, которыми она помыкает как хочет, а они все терпят в расчете на наследство. Если ей надо куда-то поехать, бабуля вызывает такси, причем к самому дому. За продуктами ездят ее рабыни, которые от автобусной остановки до дома сумки сами тащат. В день нападения она никуда не выезжала, так что такси не понадобилось. В четвертом доме живет писатель Андрей Перелюбов, творческий псевдоним — Андрэ Амор, со своим нежным другом Базилем. Так сказать, на деле оправдывает свою фамилию.