– Где вы взяли эти снимки?

– Это не все, – услышал он вместо ответа, и на столе появилась еще одна фотография, но уже расплывчатая: Валентина и Иуда… Последний – раздет. Отвратительно голый, он обнимает Валентину за талию. Он волосат, она – в свободном платье, уже беременная… И та же умиротворяющая улыбка. – И Гордис, и этот жирный боров – это все любовники вашей жены.

– А что нужно вам? – осипшим слабым голосом спросил Кайтанов, чувствуя, как глохнет, слепнет, теряет одно за другим все чувства, присущие живому существу, человеку, мужчине… – Вам-то какой интерес, я повторяю? Говорите!

И снова он не получил ответ. Вместо этого женщина стала раздеваться. Она делала это так быстро, что Кайтанову показалось, что он смотрит на экран, где прокручиваются неприличные, снятые любительской кинокамерой кадры…

– Что вы делаете? – Он, очнувшись, схватил ее за руку в тот момент, когда она, перешагнув через снятые и брошенные на ковер брюки, бросилась ему на шею.

– Я люблю вас, Кайтанов, я люблю вас по-настоящему, а не из-за денег, как ваша жена… Это я снимала их, чтобы показать это вам. Я хотела, чтобы вы поняли, что вас обманывают, пользуются вашей добротой…

Ее розовые, густо накрашенные помадой губы полоснули по его губам, рубашке; он чуть не ударил ее, обезумевшую, потерявшую всякий контроль над своими чувствами и действиями.

– Немедленно одевайтесь и вон… вон из моей квартиры… Вы – сумасшедшая, вас надо запереть в клетку…

– Это вашу жену надо было запирать в клетку… Разве нормальная женщина, да еще на сносях, будет вести такую активную сексуальную жизнь, вы сами-то подумайте!

Каждое ее слово жгло огнем. В прихожей они боролись, она повалила его на себя; затем, успев схватить с пола упавшие ключи, больно резанула ими по его шее… Кайтанов, собрав последние силы, все-таки вытолкал женщину на лестницу и бросил ей вслед вещи… Наваждение закончилось. Он никого не видел, ничего не слышал, а фотографии сейчас сожжет. Ему некогда – надо срочно ехать за Валентиной. Она уже, наверное, заждалась… Иуда обещал позвонить, но почему-то не позвонил, отвез он следователю квитанцию о внесении залога или нет?

Иуда. Гордис. Лицо Кайтанова скривила судорога – он плакал. Как ребенок. Красивый Гордис. Прекрасная пара. Она могла убить его из ревности. Да мало ли… Но Иуда? Валентина и этот потный и толстый компьютерщик?

Лева сгреб все фотографии, сунул их в карман и вышел из квартиры. Дверь захлопнулась – он даже не вспомнил о ключах…

Саратов, 1998 г.

«Райские кущи» были щедро выкрашены в ядовито-розовый цвет. По углам небольшого зальца стояли кадки с искусственными растениями, вокруг на стенах висело довольно много клеток с попугаями, задыхавшимися в табачном дыму. Но в общем-то место оказалось не таким уж и плохим, каким успела представить себе Вера. Во всяком случае, порция свинины в апельсиновом соусе была огромна, а глубокая прозрачная вазочка была доверху заполнена сливками с черносливом и грецкими орехами. Решив себя побаловать таким вот пошлым образом, Вера в какой-то степени успокоилась и даже сумела получить определенное удовольствие. На ее счастье, к ней никто из посетителей мужского пола на подходил, не приставал, не трепал нервы (свою месть, обращенную на всех мужчин, она временно отложила – настроение не то), а потому она вышла из кафе с единственным желанием – добраться как можно скорее до дому и лечь в постель. Как ни странно, но «Райские кущи» подействовали на нее почти умиротворяюще, и ее собственная квартира не казалась ей уже камерой пыток. Она остановила такси и вернулась домой. Легла в постель, включила телевизор и, только просмотрев половину какой-то мелодрамы, где героиня напомнила ей Любу Горохову, вдруг вспомнила о своей подружке и решила позвонить Елене Андреевне. Она была очень удивлена, когда услышала, что Люба еще не возвращалась. Тогда она решилась и набрала номер Миши. Трубку долго не брали, а когда взяли, голос у мужчины был недовольный. «Разбудила», – подумала она.

– Это Миша?

– Да… кто это? Свет, это ты?

– Нет, это подружка Любы. Знаете, ее до сих пор дома нет. Она у вас?

Но вместо ответа бросили трубку. «Гад. Паршивец. Свинья. Ненавижу».

Вера встала и налила себе коньяку. Как ни странно, но уже очень скоро глаза ее начали слипаться, и она, намаявшаяся за целый день и уставшая смертельно, погрузилась в теплое и тихое облако целительного сна.

Все следующее утро она провела за уборкой. Так случилось, что ей никто из клиентов не звонил, и она сочла это знаком свыше – пришла пора отдыха и покоя. Единственно, что беспокоило ее, – это отсутствие Любы. Когда все домашние дела были переделаны, Вере в голову пришла мысль еще раз заявиться к Мише Николаиди и с невинным видом спросить, не знает ли он, где Люба. Квартирная хозяйка Любы, Елена Андреевна, в телефонном разговоре с Верой намекнула, не сдержавшись, что «Любка, поди, обслуживает этого борова и рада даже малому». Она имела в виду, что Любе платят лишь за уборку, стирку и готовку, а за пользование ее молодым и здоровым телом – ни гроша. Но Вера промолчала в ответ. Она считала, что это не ее, хозяйки, дело, которая и сама дерет с Любы три шкуры.

К дому Николаиди она подошла около двух часов дня. Поднялась, позвонила. Она была готова к грубости и даже припасла на случай, если в свой адрес услышит какую-нибудь гадость, тоже пару соленых фраз. Но на этот раз Миша вел себя иначе.

Открылась дверь, и Миша с позеленевшим (с перепою, не иначе ) лицом тупо уставился на Веру.

– А-а… Это опять вы? Любы нет, говорю же, она еще вчера ушла.

Но Вера и сейчас видела на полочке, на расстоянии вытянутой руки, рыжую кошечку с огромными зелеными глазами – связку Любиных ключей, а потому вдруг почувствовала к Николаиди чувство физического отвращения. Неужели он такой же, как и Александр Викторович? Бедная Люба… Она стерпит от хозяина все, что угодно, только бы не потерять место. А что… А что, если он ввел ей наркотик и теперь Люба спит?

– Тогда еще раз извините, пожалуйста… Просто это на Любу не похоже…

И она молча повернулась и пошла к лифту. Что касается Николаиди, то он (в полосатом красном халате, шлепанцах на босу ногу и с сигаретой во рту), в отличие от первого раза, когда в сердцах чуть не прихлопнул Веру дверью, даже постоял какое-то время на пороге, глядя посетительнице вслед. Может, хотел сказать что или просто задумался? Во всяком случае, звук запираемых замков Вера услышала, когда была уже у лифта.

День выдался солнечный, теплый, и Вера, достав из сумочки фотоаппарат Александра Викторовича, зашла в первый попавшийся ей на глаза пункт проявки и печати «Кодак». После того как девушка за прилавком заправила в фотоаппарат новую пленку, Вера вышла на залитый солнцем бульвар и попросила проходившего мимо мужчину сфотографировать ее на фоне цветочной клумбы. Ей так понравилась эта ее неожиданная затея заиметь свои нормальные фотографии (в отличие от тех, которые коллекционировал мерзкий Александр Викторович; фотоаппарат она прихватила из дому в надежде, что все-таки встретится с Любой и они пощелкают друг друга), что она почти целый час приставала к незнакомым людям с просьбой сфотографировать ее то возле памятника Чернышевскому, то на фоне фонтана у цирка, то сидящей в сквере на скамейке в окружении цветущих роз. И вот тогда-то ей и пришла в голову мысль проследить за квартирой Николаиди и обессмертить совершенно другие сюжеты. А что, если он сейчас был дома не один и кто-то из его подвыпивших дружков прятался где-нибудь в глубине квартиры… с Любой? С бесчувственной Любой? Ведь не могла же Люба уйти оттуда без ключей! Не могла! Не могла-а! И почему у него было такое зеленое лицо, такие больные, воспаленные глаза, словно он провел мучительную бессонную ночь? Нет, что-то здесь не так.