В единственной гостинице в Картахене не принимали женщин без сопровождения, но капитан Мануэль Мартин, знакомый с множеством людей, подыскал нам жилье, которое можно было снять. Найденное пристанище состояло из одной просторной, но почти пустой комнаты с дверью, выходившей на улицу, и узеньким окном. Из мебели там были только потрепанная кровать, стол и скамейка, на которой мы с племянницей разложили свои пожитки. Не мешкая, я стала предлагать местным швейные услуги и искать общественную пекарню, чтобы печь пирожки, потому что сбережения мои таяли гораздо быстрее, чем я предполагала.

Едва мы расположились в новом жилище, как к нам с визитом явился Даниэль Бельалькасар. Комната у нас еще была заставлена тюками, так что он со шляпой в руке присел на край кровати. У нас нечего было предложить ему, кроме воды, которой он выпил один за другим два стакана. Пот лил с него градом. Долгое время гость молчал, с преувеличенным интересом рассматривая утоптанный земляной пол, а мы ждали, что будет дальше, столь же смущенные, как и он.

— Донья Инес, я пришел, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и просить руки вашей племянницы, — выпалил он наконец.

От удивления я потеряла дар речи. Я никогда не замечала между ними ничего, что бы указывало на романтические отношения, и на секунду подумала, что Бельалькасар от жары лишился рассудка, но выражение восторга на лице Констансы заставило меня опомниться.

— Но девочке всего пятнадцать лет! — воскликнула я в ужасе.

— Здесь девушки выходят замуж рано, сударыня.

— У Констансы нет приданого.

— Это не важно. Я никогда не поддерживал этот обычай. Даже если бы у Констансы было королевское приданое, я бы не взял его.

— Моя племянница хочет стать монахиней!

— Раньше хотела, сударыня. Теперь нет, — пробормотал Бельалькасар, а Констанса подтвердила это ясным и звонким голосом.

Я объяснила им, что не в моей власти разрешать племяннице выходить замуж, тем более — за безвестного искателя приключений, человека, у которого даже нет дома и который проводит жизнь, записывая всякие глупости в тетрадку, и к тому же в два раза старше Констансы. На что он намеревается содержать ее? Может, он хочет, чтобы она вместе с ним путешествовала по Ориноко и рисовала портреты каннибалов? Констанса, красная от стыда, прервала мою речь, чтобы сообщить, что противиться уже поздно, потому что на самом деле перед лицом Господа они уже муж и жена, хотя перед людским законом — еще нет. Так я узнала, что на корабле, пока я по ночам пекла пирожки, эти двое в кровати Бельалькасара занимались тем, чего им обоим очень хотелось. Я уже замахнулась, чтобы отвесить Констансе парочку вполне заслуженных пощечин, но Бельалькасар удержал мою руку.

На следующий день они сочетались браком в церкви Картахены. Свидетелями на свадьбе были я и капитан Мануэль Мартин. Обвенчавшись, новобрачные поселились в гостинице и начали приготовления к путешествию по джунглям, чего я и опасалась.

В первую же ночь, которую я провела одна в съемной комнате, произошло одно крайне неприятное событие, которого, может быть, я могла бы избежать, если бы была более осмотрительна.

Из страха перед тараканами, которые вылезают в темноте, большую часть ночи я держала зажженной одну свечу, хотя, строго говоря, такая роскошь мне была не по карману, ведь свечи стоили очень дорого. Я лежала на кровати, едва прикрытая тонкой рубашкой, задыхаясь от жары и не в силах заснуть, и размышляла о судьбе своей племянницы, как вдруг услышала удар в дверь. На двери был засов, но я забыла задвинуть его. После второго удара ногой с двери слетел крючок, и на пороге появилась фигура Себастьяна Ромеро. Я успела вскочить, но матрос толкнул меня, повалил обратно на кровать и, изрыгая проклятья, накинулся на меня. Я стала отбиваться ногами и царапаться, но тут на меня обрушился мощный удар, от которого у меня перехватило дыхание и на несколько мгновений пропало зрение. Придя в себя, я обнаружила себя полностью обездвиженной: матрос лежал на мне, придавив всем своим весом, и бормотал похабности, брызжа слюной мне в лицо. Я чувствовала его смрадное дыхание, чувствовала, как его пальцы впились в мое тело, как его колени пытаются раздвинуть мне ноги, как его окаменевший детородный орган уперся мне в живот. Боль от удара и паника затуманили мне рассудок. Я закричала, но он одной рукой зажал мне рот, так что мне стало нечем дышать, а другой пытался управиться с моей рубашкой и со своими штанами, что было совсем не просто, потому что я извивалась, как змея. Чтобы заставить меня замолчать, он влепил мне увесистую пощечину и принялся стаскивать с меня одежду двумя руками. Тут я отчетливо поняла, что силой мне от него не освободиться. Мгновение я размышляла над возможностью покориться в надежде, что унижение будет недолгим, но злоба ослепляла меня, и к тому же я не была уверена, что даже после этого он оставит меня в покое: он мог бы и убить меня, чтобы я не донесла на него. У меня был полный рот крови, но я умудрилась попросить его быть со мной аккуратней, чтобы мы оба могли насладиться процессом, сказала, что спешить некуда, что я хочу дать ему то, чего он жаждет. Я не помню всех подробностей той ночи. Наверное, я гладила его по голове, шепча все те непристойности, которые я слышала в кровати от Хуана де Малаги, и это как будто бы успокоило его ярость, потому что он отпустил меня и встал на ноги, чтобы снять штаны, которые уже были спущены до колен. В это время я нащупала под подушкой кинжал, который всегда держала рядом, и крепко сжала его в правой руке, пряча ее у себя под боком. Когда Ромеро снова навалился на меня, я позволила ему пристроиться, обвила ногами его тело, а левой рукой обняла за шею. Он испустил довольное хрюканье, думая, что я наконец решилась покориться, и вознамерился воспользоваться всеми преимуществами ситуации. Тут я подняла кинжал, схватила его двумя руками, прикинула, в какое место его лучше воткнуть, чтобы ранить его как можно серьезнее, и, собрав все силы в смертельном объятии, вонзила кинжал в тело Ромеро по самую рукоять. Проткнуть ножом мускулистую спину мужчины, да еще в таком положении, совсем не просто, но страх помог мне: на карту была поставлена жизнь — либо его, либо моя. Я испугалась, что промахнулась, потому что в первый момент Ромеро не дрогнул ни мускулом, как будто не почувствовал укола лезвием, но через мгновение он глухо завыл и скатился на пол, упав между сложенных там тюков. Он попытался подняться на ноги, но так и остался на коленях, с выражением удивления, которое тут же превратилось в ужас. Он закинул руки назад в отчаянной попытке вытащить кинжал из раны. Мои знания о человеческом теле, которые я почерпнула, ухаживая за ранеными в больнице у монашек, сослужили мне добрую службу и на сей раз: удар оказался смертельным. Матрос продолжал корчиться на полу, а я смотрела на него, сидя на кровати, готовая, если он начнет кричать, броситься на него и заткнуть ему рот чем придется. Но он не кричал: изо рта у него вырывались только противное бульканье и розоватая пена. Спустя некоторое время, показавшееся мне вечностью, он затрясся как одержимый, изрыгнул поток крови и немного погодя упал на пол и затих. Я еще долго сидела неподвижно, пока немного не успокоилась и не смогла начать трезво мыслить. Затем я убедилась, что он больше никогда не будет двигаться. В тусклом свете единственной свечи было видно, что кровь впиталась в землю пола.