Остаток ночи я провела рядом с телом Себастьяна Ромеро, сначала молясь Пресвятой Деве, чтобы она простила мне этот тяжкий грех, а потом размышляя, как мне поступить, чтобы избежать последствий. Я не знала законов этого города, но если они были те же, что и в Пласенсии, то меня посадили бы в тюрьму и держали бы там до тех пор, пока мне не удастся доказать, что я действовала в целях самозащиты, а это очень непростая задача, ведь подозрения судей всегда падают на женщин. У меня не было никаких иллюзий: я понимала, что нас, женщин, частенько обвиняют в пороках и грехах мужчин. Какое мнение составил бы суд о молодой одинокой женщине? Они бы сказали, что это я заманила невинного моряка к себе в дом, а потом убила его, чтобы ограбить.

На рассвете я накрыла труп одеялом, оделась и отправилась в порт, где еще стоял на якоре корабль капитана Мартина. Капитан выслушал мою историю до конца, не перебивая, жуя табак и задумчиво почесывая лоб.

— Судя по всему, этим делом придется заняться мне, донья Инес, — твердо сказал он, когда я закончила свой рассказ.

Он пришел в мое скромное жилище в компании с моряком, которому доверял, и они вместе унесли тело Ромеро, завернув его в кусок парусины. Я не знаю точно, что они сделали с ним, но думаю, что привязали к нему камень и бросили в море, а там уж рыбы позаботились о дальнейшей судьбе его останков.

Мануэль Мартин посоветовал мне скорее уехать из Картахены, потому что тайна, подобная этой, не может оставаться тайной бесконечно долго. Поэтому через несколько дней я простилась с племянницей и ее мужем и отправилась в компании двух других путешественников в город Панаму. Несколько индейцев несли наш багаж и вели нас через горы, леса и реки.

Панамский перешеек — это узкая полоска земли, отделяющая наш европейский океан от Южного моря, которое еще называют Тихим океаном. В ширину этот перешеек меньше двадцати лиг, но там отвесные горы, густые джунгли, ядовитые источники, гнилые болота и зараженный зловонием и лихорадкой воздух. Там полно воинственных индейцев, водоплавающих и сухопутных ящеров и змей, но пейзажи там потрясающие, а птицы — неземной красоты. Нас постоянно сопровождали крики обезьян, этих любопытных и дерзких зверушек, которые спускались с деревьев, пытаясь утащить у нас что-нибудь из провизии.

Джунгли — это лесная чаща, сумрачная и таящая угрозу. Мои спутники шли с оружием в руках и не спускали глаз с индейцев, которые могли предать нас при малейшем недосмотре, как предостерегал нас отец Грегорио. Он же предупредил, что в джунглях водятся крокодилы, которые утаскивают своих жертв на дно рек; красные муравьи, которые нападают миллионами, проникают через все отверстия в тело и пожирают человека изнутри в считаные минуты; жабы, от ядовитой слюны которых можно ослепнуть. Я старалась не думать ни о чем из этого, потому что иначе бы я окаменела от страха. Как говорил Даниэль Бельалькасар, не стоит заранее страдать от несчастий, которые, быть может, вовсе не произойдут.

Первую часть пути мы проделали на весельной лодке, в которой гребли восемь индейцев. Я была рада, что со мной нет племянницы, потому что гребцы были почти нагие, и должна признаться, что, хотя вокруг открывались величественные виды, мой взгляд частенько падал туда, куда бы мне смотреть не следовало.

Остаток пути мы проделали верхом на мулах. С последней горной вершины нам открылись бирюзовое море и туманные очертания города Панамы, задыхающегося в жаркой испарине.

Педро де Вальдивии было тридцать пять лет от роду, когда он вместе с Херонимо де Альдерете прибыл в Венесуэлу — в маленькую Венецию, как ее в шутку назвали первые путешественники-европейцы, увидев ее болота, каналы и хижины на сваях. Педро оставил дома хрупкую Марину Ортис де Гаэте, пообещав вернуться богатым или забрать ее к себе, как только это будет возможно, хотя это было весьма слабым утешением для покинутой молодой женщины. На путешествие в Новый Свет он потратил все, что у него было, и даже больше (часть необходимой суммы он взял в долг). Как и всякий, кто ехал попытать счастья в новые земли, он поставил все свое имущество, честь и жизнь на карту этого предприятия, хотя все завоеванные территории и пятая часть других богатств — если они были — отходили испанской короне. Как говорил Бельалькасар, если искатели приключений действовали с разрешения короля, то их действия назывались завоеванием, а если без такового — разбоем и грабежом.

Берег Карибского моря с его прозрачными водами, переливчатыми песками и изящными пальмами встретил путешественников обманчивым спокойствием. Но стоило путникам войти в лес, как они оказались в кошмарных джунглях. Им приходилось прорубать себе путь мачете, и они двигались вперед, оглушенные влажным жаром и беспрестанно атакуемые москитами и неизвестными животными. Они шли по болотистой почве, утопая до самых бедер в мягкой гнилостной жиже, отяжелевшие и неповоротливые, покрытые отвратительными пиявками-кровопийцами. Они не снимали доспехи, потому что опасались отравленных стрел индейцев, которые тихо и незаметно следовали за ними, скрытые густой листвой.

— Главное — не попасть в руки дикарей живыми! — предостерег спутников Альдерете и напомнил им, как конкистадор Франсиско Писарро во время своей первой экспедиции по югу континента вместе с группой своих людей вышел к покинутой жителями деревне, где горели костры. Голодные испанцы подняли крышки котлов и с ужасом увидели, что за суп в них варился: человеческие головы, руки, ступни и внутренности.

— Это было на западе, когда Писарро искал Перу, — уточнил Педро де Вальдивия, считавший себя хорошо осведомленным в вопросах открытий и завоеваний новых земель.

— Местные карибские индейцы тоже людоеды, — возразил Херонимо.

В сплошной зелени этого первобытного мира, будто предшествующего Творению, в этом бесконечном, закольцованном лабиринте без времени и истории ориентироваться было невозможно. Если бы путники хоть на несколько шагов отошли от берегов рек, джунгли поглотили бы их навсегда, как случилось с одним из их людей, который, спятив от тоски и страха, ринулся в папоротники, призывая на помощь мамочку.

Они молча продвигались вперед, подавленные одиночеством бездны неба и печалью мерцающих звезд. В воде кишели пираньи, которые, почуяв запах крови, набрасывались скопом и обгладывали доброго христианина в считаные минуты так, что только чистые белые кости указывали на то, что он вообще когда-то существовал.

При всей роскоши природы есть в джунглях было нечего. Съестные припасы закончились очень быстро, и люди начали страдать от голода. Иногда им удавалось убить обезьяну, и ее съедали сырой, пытаясь не обращать внимания на ее человекоподобный вид и противный запах, потому что развести костер в этом вечно влажном лесу было очень трудно. Они травились неизвестными плодами и по целым неделям не могли продолжать путь, мучаясь приступами рвоты и нещадным поносом. У них вздувались животы, выпадали зубы, их трясла лихорадка. Один из их людей умер, истекая кровью даже через глазницы, другого поглотила трясина, третьему раздробила кости анаконда, ужасная водяная змея толщиной с человеческую ногу и длиной как пять копий. Воздух был горячий, как пар из котла, да вдобавок гнилостный и зловонный, как дыхание дракона. «Это царство Сатаны», — говорили солдаты. Так, наверное, и было, потому что в людях там разгоралась злоба, и они каждую минуту бросались друг на друга. Руководителям отряда стоило неимоверных усилий поддерживать хоть слабое подобие дисциплины и принуждать солдат продолжать путь. Единственной приманкой, которая заставляла идти вперед, был сказочный Эльдорадо.