— Миссис Локвуд не любит ездить в «пирсе», когда далеко. Она жалуется, что в нем продувает.

— Без «пирс-эрроу» ей не обойтись. Если будет холодно, задерни боковые шторы. И захвати с собой побольше теплых вещей.

— Я думаю, что «линкольн» так же вместителен, если никто не сидит сзади.

— Это все, что ты думаешь? Надеюсь, сам-то ты не против, если обдаст чуточку свежим ветерком?

— Я нет. Да вот миссис Локвуд. Она против, — Эндрю улыбнулся.

— Чему улыбаешься?

— Только между нами. Она рассердится, если узнает, что я вам это рассказываю. Дело не только в сквозняках. Она жаловалась, что когда ездит в «пирсе», то выглядит старой — как те старые леди, что ездят в «пирсах» по Гиббсвиллу. Кроме того, эта машина ужас сколько жрет горючего.

— Кто это успел поговорить с тобой, Эндрю? Агент по продаже «кадиллаков»? Флиглер? Если да, то напрасно стараешься. «Кадиллак» я все равно не куплю. Так что скажи своему Лютеру Флиглеру, что из вашего заговора ничего не выйдет. Ну как, будешь ты мыть «паккард»? Поедешь в Нью-Йорк?

— Никто другой вам не предложит за «пирс» семьсот долларов, — сказал Эндрю.

— Не стоит он семисот долларов. И за «кадиллак» просят слишком мало.

— А миссис Гофман предлагают за ее «пирс» всего триста. Того же года выпуска, что и наш. Старой миссис Гофман.

— Сейчас он больше и не стоит. Брось, Эндрю. Может быть, ты и заработаешь свои два процента, но не на «кадиллаке». В моем гараже ему не стоять.

— Ну, как знаете, сэр.

— Что-то я хотел тебя спросить, да забыл за твоими разговорами, — Джордж Локвуд стоял перед Эндрю, который, сняв ботинки, надевал резиновые сапоги. — Да, вот что: говорят что-нибудь об этом мальчике, который убился?

— Вчера вечером был суд.

— Ты имеешь в виду допрос у следователя?

— Да. В газете утром писали, что это — смерть от несчастного случая. Вчера были похороны. Я слыхал, вы на них деньги давали.

— Где ты слыхал?

— В городе.

— Это правда. Но людям ни к чему об этом знать.

— По-моему, вы хорошо поступили, — сказал Эндрю. — По закону не обязаны были, да для людей лучше.

— Я не потому это сделал.

— Понимаю. Поэтому и считаю, что вы хорошо поступили.

— Говори прямо. Что у тебя на уме?

Эндрю встал.

— Никто не может винить вас, и я не это хочу сказать. Но кое-кто поговаривает, что стена-де и так достаточно высока. Не было никакой нужды в пиках.

— Ясно. Что еще говорят?

— Больше ничего.

— А по-моему, было еще что-то.

— Да, было, но все в том же роде. Говорят, что не следовало вам ставить пики. Они и весной так говорили, и вот теперь, начиная со вторника, опять говорят. Что вы всю жизнь прожили в доме с низкой железной оградой — я ведь говорю то, что слышал. Это не мое мнение. Всю жизнь жили в открытую, на виду у людей, и вдруг решили строить дом в долине. Поставили высокую стену да еще сверху пики. И вдобавок ко всему снесли все постройки на старой ферме Оскара Дитриха. Один парень сказал: «Что это с ним стряслось, зачем ему захотелось прятаться?» — Эндрю помолчал. — Знаете, мистер Локвуд, я буду говорить с вами как мужчина с мужчиной. Я у вас работаю и доволен вашим отношением, поэтому защищаю вас. Но тут дело в другом.

— И спасибо, что защищаешь. В чем же тут дело?

— Вас-то мне нечего защищать. — Эндрю запнулся и с надеждой посмотрел на Джорджа Локвуда, как бы прося его помочь выйти из затруднения.

— Кого же, в таком случае, надо защищать, если не меня?

— Вашу жену, миссис Локвуд. Некоторые ее во всем винят. Вы-то прожили в этом доме всю жизнь, и родители ваши — тоже. Наверное, и отец ваш здесь родился. Вот люди и говорят, что новый дом, стена, пики на стене и то, что вы снесли ферму Оскара Дитриха, — все из-за того, что вы во второй раз женились.

— Но это моя идея — не ее.

— Конечно. Только есть люди, которых невозможно в этом убедить.

— Я и не собирался никого ни в чем убеждать.

— Знаю. Я передаю лишь то, что люди говорят. Вы мало знались с жителями города, но они к вам привыкли.

— Моя первая жена тоже с ними не зналась. Почему же должна якшаться эта?

— Но у той была причина: она часто болела, и все это знали. А теперешняя миссис Локвуд — сильная, здоровая леди. Я передаю вам лишь то, что говорят.

— Ты приехал сюда из Нью-Йорка, Эндрю. Тебе еще пало знакома жизнь маленького городка.

— Однако мне здесь нравится.

— Да, но ты не знал, например, что когда моя мать вышла замуж за моего отца и переехала жить сюда, то городские жители считали ее выскочкой, потому что она разговаривала только по-английски.

— Как это понимать, сэр?

— Она была родом из Рихтервилла, всего в десяти милях отсюда, и, кроме английского языка, знала еще немецкий. Но отец плохо понимал этот язык, поэтому она и разговаривала только по-английски. А горожанам это не нравилось. Они обращались к ней по-немецки, а она отвечала им по-английски. Они осуждали ее за все, что бы она ни делала. И знаешь почему?

— Ну, причин может быть много.

— Причина одна. Она была женой Авраама Локвуда, моего отца, который вздумал искать себе невесту в десяти милях отсюда. Теперь история повторяется. Но я рад, что ты за меня заступаешься. Полагаю, что и за миссис Локвуд — тоже.

— Еще как, — ответил Эндрю. — Одному парню даже по морде пришлось дать.

— За что? Он сказал что-нибудь о миссис Локвуд?

— Он взял свои слова обратно.

— Рыцарство — хорошее дело, но побереги себя. Доброй ночи.

— Доброй ночи, сэр.

Джеральдина Локвуд вернулась домой, в свою красную кирпичную коробку, на следующий день к вечеру.

— Ага, затопил камин! Как хорошо, — сказала она, входя в кабинет мужа.

— Это все, что ты можешь мне сказать при встрече?

— Ты хочешь знать, собираюсь ли я тебя поцеловать? Нет, не собираюсь. Я, кажется, простудилась: чихаю от самого Истона. Могла бы отомстить тебе и заразить, но я не такая зловредная. И потом — какое право ты имеешь на поцелуй? Ты вел себя по-хамски, Джордж, и мне это совсем не правится.

— Возможно. Бывает.

— Так вот: мне это не нравится. Да, да, не нравится. А ты даже не извинился.

— Это избавило бы тебя от простуды?

— Не связывай простуду с моими чувствами. Простуда здесь ни при чем. Впрочем, нет. Почему ты послал Эндрю не на «линкольне»?