– Все мы погрязли в болоте, но некоторые из нас смотрят на звезды, – вдруг сказала Мария. Ни с того ни с сего.

– Красиво. Сама придумала? – спросил Глеб.

– Нет, это Оскар Уайльд. Мне пьесы его нравятся, «Как важно быть серьезным» раз десять смотрела. Много афоризмов вроде этого, настоящий английский юмор. В вашем театре не ставили?

Поль не ответила.

– А что такое английский юмор? – спросил Глеб. – Говорят, они не догоняют наши анекдоты.

– Наши анекдоты никто не догоняет, – сказал Денис. – У всех свой юмор. Англичане говорят «свой дурак в рукаве». Американский юмо, например, называют «бананошкурный»…

– В смысле примитивный? Старушка поскользнулась на шкурке, и все смеются?

– Английский юмор – это сарказм и абсурд, – сказала Мария. – Я люблю Оскара Уайльда, знаю много на память, например, о любви. Сейчас переведу! – Она задумалась на минуту и сказала: – Любовь начинается с обмана себя, а кончается обманом другого. Или вот еще: мужей всегда ревнуют некрасивые женщины, а красивые ревнуют чужих…

Никто не рассмеялся. Денис взглянул на Поль и тут же отвел взгляд.

– Никогда не догонял английский юмор, – сказал Глеб после паузы. – Что взять с технаря.

– Переводить шутки неблагодарное дело, – заметил Денис. – Мария водила меня на его пьесу, кажется, «Идеальный муж»…

– Идеальный муж? – расхохотался Глеб. – Что за зверь?

– Да уж… зверь. Обкатанные остроты и сарказм, высший свет, адюльтер, скелеты в шкафу. Когда-то звучало, сейчас, на мой вкус, устарело. Но театр был полон, народ хохотал. Чтобы понимать их юмор, нужно родиться там.

– Не буду больше ничего рассказывать, – заявила Мария. – Хочу мороженого. У них есть мороженое?

– У них есть все! – Глеб махнул рукой официанту…

…Сначала отвезли в «Братиславу» Марию, и Денис пошел провожать ее. Поль и Глеб сидели в машине молча; им было видно, как распахнулись дверцы лифта, и Денис поцеловал Марию в щеку; она шагнула внутрь, дверцы захлопнулись, и Денис пошел через холл к выходу.

– Хорошая пара, – сказал Глеб. – Даже завидно. Рад за ребят.

Поль промолчала.

– По-моему, они не против смотаться с нами на юг…

Поль по-прежнему молчала.

– Что с тобой? – спросил Глеб, пытаясь притянуть ее к себе.

– Устала. Жалею, что пошла. Не поедут они с нами, неужели ты не понял?

– Почему?

– Потому. Отстань. И вообще, считаю, что наше знакомство затянулось. Мария глупа, я с трудом выношу ее… с ее идиотскими шуточками. Ее миллионерские шмотки, то, как она смотрит на нас…

– Как она смотрит?

– Как на дикарей! А ты слюни распустил, ах, танцует, ах, хороший человек! Пустая глупая пресная… Нет в ней изюминки! Ни капли! А ты весь вечер водку хлестал… Дорвался до халявы?

Удивленный Глеб не успел ответить, как вернулся Денис. Сел рядом с шофером, повернулся назад:

– Поль, давай адрес!

Они вышли из машины попрощаться с Поль. Глеб вознамерился было последовать за ней, но она сказала: «Спокойной ночи», – и захлопнула дверь перед его носом.

– Посидим где-нибудь? – предложил Глеб. – Я приглашаю. Не хочется домой. Извини за Поль, она сегодня не в духе. Декабрь.

– Не бери в голову. Разве их поймешь… Давай в другой раз, чего-то устал… – Денис зевнул, но получилось фальшиво. – Плохо спать стал, еще и бизнес давит… Отец хочет, чтобы я занялся, а мне его дела никак.

Глеб кивнул разочарованно…

Денис Котляр вернулся через час. Отпустил машину за квартал; постоял во дворе, глядя на освещенные окна Поль. Оглянулся – ему почудилось движение в кустах. Но все было мирно и пусто, все спало. На часах – два ночи. Он все стоял и смотрел на ее окна. Вспоминал, как часами простаивал здесь, поджидая, когда она вернется. Тогда она была другой: бесшабашной, дерзкой, даже грубой, тетка называла ее оторвой. Тетка говорила: ты бы шел к себе, парень, не твоего поля ягода, погубит она тебя, уходи, пока цел. А он все стоял. А когда она возвращалась в компании или одна, он переводил дух и с облегчением уходил. Лина дома, с ней все в порядке. Он все время боялся, что с ней что-нибудь случится. Он не ревновал ее, нет, ему было далеко до них – ярких, шумных, с интересной жизнью… Богема!

Он знал, что она встречается с Вербицким, их любимцем и кумиром. Когда они разбежались, Лина позвала его к себе, но не жаловалась, была печальной и злой, резко говорила о коллегах, кричала, что ей надоело с этими жлобами, с их жлобским репертуаром, ругала тетку и соседей. Он молчал, давая ей высказаться. Они пили вино, и она выкрикивала свои разочарование и обиду. А потом…

Потом. Он в мельчайших подробностях помнит, что было потом: смятые простыни, подушки на полу, она нагая, жадная, ненасытная, смелая… Помнит ее запах! А еще свою неуверенность и страх несостоятельности. Он боялся ее! Он далеко не мальчик, но с ней все оказалось по-другому. Никогда, ни до, ни после у него не было такой женщины. Она стала его наваждением. Он понимал, что он ей не пара, что она с ним только для самоутверждения. Он был растерян, не готов к их близости, полон досады на Вербицкого и не мог понять его.

Он пришел на другой день, на третий, и все повторилось. А потом вернулась тетка, и Лина стала избегать его. Он стоял под ее окнами, чувствуя себя брошенным щенком, и ему хотелось завыть. Он бродил по ночам, не хотел идти домой, его ограбили, а один раз избили, к нему цеплялись какие-то сомнительные женщины… Он чувствовал, что сходит с ума, не узнавал себя, не мог объяснить, почему так. В ту зиму он узнал о себе много нового…

А потом… Потом ему пришлось уехать, и наваждение поблекло. Новая жизнь, новые лица, новые подруги. Он стал приходить в себя. Три года назад появилась Мария Ромеро. Его позабавило ее имя: в его понимании женщина, которую зовут Мария Ромеро должна быть смуглой, страстной, громкоголосой южанкой… Даже имя ее предполагало взрыв и страсть: Мар-р-рия Р-р-ромеро! Но Мария была не такой, а спокойной, немногословной, надежной… Ромеро – сценический псевдоним, на самом деле она Калнен. Мария Калнен. В ее имени чудилось что-то северное, холодное, оно подходило ей больше, чем Ромеро. Это было имя ее отца-латыша.

Он не собирался возвращаться, но отец настоял. Сказал, что он, Денис, ему задолжал и он ждет, семь лет – большой срок… Лицо Лины виделось как в тумане, и голос ее растаял; иногда он думал о ней, представлял, с кем она, кто ее муж, по-прежнему в театре или ушла… но все реже и реже. Он не собирался встречаться с ней – слишком хорошо помнил боль… Как от ожога. Кроме того, у него была Мария. И тут вдруг нелепый случай снова столкнул их, все вернулось и завертелось. Вот и не верь после этого в судьбу! Только непонятно, чего же она хочет, эта судьба. Смеется? Скалит зубы? Корчит рожи? А он ее жертва, слепое орудие? Игрушка, с которой она не хочет расставаться? Говорят, она слепая… может, и так.