– Может, кофе? Или сок?

– Кофе поздно. Только воды.

Теперь Федор мог рассмотреть Марию поближе. Узкое лицо, тонкий нос, крупный рот, гладкие светлые волосы. Узкие глаза. Зеленые? Красивой не назовешь, но незаурядна. Возможно, за счет манеры держаться – девушка была серьезна, статична, перед тем как ответить, думала, словно переводила с одного языка на другой. Не хватает живости и… и… кокетства, пожалуй. Любая другая на ее месте, была бы оживленной, улыбчивой, охотно смеялась. Это Федор, «снимавший» девушек в ранней юности, прекрасно помнил. Он улыбнулся, подумав, что они с Иваном пристали к незнакомой девушке на улице, умыкнули ее и… что теперь? Удивительно, что она пошла с ними. Ладно он, Федор, но нетрезвый Иван, у которого вид забулдыги?

Иван, пожиравший незнакомку глазами, воскликнул:

– У вас необыкновенное лицо, Мария! Вы похожи на женщин Модильяни.

– Я знаю, – ответила она серьезно, и Федор невольно улыбнулся.

– Откуда вы свалились? Вы… необыкновенная! Я сделаю ваш портрет!

– Я хочу, когда я упала под елкой. Никогда не падала. Когда-то на сцене…

– Вы актриса? – спросил Федор.

– Я танцовщица. Танцую в мюзик-холле в Лондоне.

– В Лондоне? Танцовщица? – загорелся Иван. – То-то вы как натянутая струна. Давайте завтра ко мне в студию! Согласны?

Мария посмотрела на Федора, тот кивнул.

– А откуда язык?

– От родителей. Папа латыш, мама украинка, встретились в Лондоне. Мама танцевала в театре оперетты.

Приехал их заказ. Официантка слегка перестаралась, и они получили три бокала вина, три чашки кофе, бутылку минеральной воды и вазочку с крошечными разноцветными пирожными. Иван потер руки, достал из кофра плоскую фляжку, долил оттуда в свой бокал; взглядом спросил Федора, тот покачал головой. Иван поднял бокал и сказал:

– За знакомство!

Мария посмотрела на Федора, и он снова кивнул. Между ними словно установился негласный своеобразный контакт – она спрашивала: можно? – он отвечал. Она нерешительно взяла бокал, пригубила.

– До дна! – выскочил Иван. – Пей до дна! – Он подмигнул Федору. В тепле лицо его побагровело, на лоб свесились влажные прядки. Он сиял, он был счастлив.

Они выпили. Мария тоже выпила залпом. Иван снова подмигнул Федору. Лицо девушки порозовело, она вдруг рассмеялась:

– Я пьяная! О, пирожные! Можно мне голубое? Я никогда не пробовала пирожные!

– А говорила воду, – отечески попенял Иван, махнул официантке и ткнул пальцем в пустой бокал.

Они хорошо сидели. Иван травил глупые анекдоты, которых Мария не понимала, а Федор, как мог, объяснял, но она все равно не понимала. Иван выспросил у нее, с кем она тут, с мужем или… с кем? С бойфрендом?! Он из нашего города? Давно уехал, а теперь вернулся? Надолго? А как вам наш город? А где вы уже были? За рекой? По пешеходному мосту? Еще нет? А по льду? Кайф! Видно рыбу! А в зимнем лесу?

Он до того раздухарился, что окончательно перешел на «ты».

– Я покажу тебе мои свалки! – кричал Иван. – Это философский шедевр! – Он запнулся и сказал: – Кстати, Федор у нас философ.

– Философ? Учитель?

– Бери выше! Целый профессор в универе. Книжки пишет.

Мария смотрела на Федора, и было что-то в ее взгляде – удивление, недоверие, радостное узнавание…

– Да? Вы пишете книжки?

Федор кивнул.

– У меня есть книжка Монтеня! – воскликнула девушка. – Я всегда читаю. Задумаю, открою на всякой странице и читаю. Он всегда подскажет.

– Здесь? С собой? Посмотри, что он говорит про нашу встречу. А вдруг фатум. Федя подарит тебе свою книжку.

– Здесь нет, в Лондоне, – с сожалением произнесла Мария. – Подаришь?

Она тоже перешла на ты; посмотрела ему в глаза, и он кивнул.

– Придешь завтра? – повторил Иван. – Федя проводит! Ко мне… э-э-э… в студию. Федя знает. Согласна? С утречка, часиков в двенадцать, придете? – Он задумался, глядя на пустой бокал; и сказал после паузы: – Почему я никогда не работал с балеринами? Всех перебрал, а танцовщиц пропустил. Как этот… Дега! А что? У него «Голубые танцовщицы», а у меня… можно… Синие! Или белые. Нет, белые не комильфо, слюни, тускло… разве что, резко… черно-белые? Чтобы по мозгам. Да! Сине-черно-белые! Фламинго! Точно! Серия «Фламинго». И закрытые глаза… Как в гробу!

Иван был изрядно пьян, язык у него заплетался, он нес уж совсем запредельное – бог весть, сколько он принял за вечер. Федор подумал, что им, пожалуй, пора.

Они усадили Ивана в такси, и Федор пошел провожать Марию до «Братиславы».

– Почему ты в гостинице? Если твой друг отсюда…

– У него в квартире ремонт. Он там, я здесь.

Возникла пауза, они не знали, что сказать, и расходиться не хотелось.

– Я пьяная, – вдруг сказала Мария, серьезно глядя на Федора. – В первый раз в жизни. И пирожные в первый раз. Я танцую с четырех лет… Ничего нельзя.

– Ну что ты, слабое вино, один бокал…

– Да! Ты умный, все в жизни знаешь… как Монтень. Тебе легко жить.

– Ну что ты, далеко не все, – слегка смутился Федор. – И не всегда легко.

– Философы не живут, они… сидят и смотрят. Как это… созерцают! Не делают движений, жизнь их несет как река. А они смотрят по сторонам. Да?

– Ну почему же, иногда делают… – пробормотал Федор, взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.

Они смотрели друг на дружку; Мария облизнула губы и сказала:

– Мне пора.

– Завтра в одиннадцать?

Она улыбнулась, пожала плечами и ушла. А Федор остался, глядя ей вслед.

Не умеет кокетничать, говорите? А что это тогда было, по-вашему?

Раиса Витальевна рылась в Интернете, Мирка сидела на столе рядом. Иногда она открывала желтый глаз и внимательно смотрела на хозяйку, и Раисе Витальевне чудилось в ее взгляде осуждение.

– А что ты бы делала на моем месте? Покусала бы? Кого? Обоих? Ты бы покусала, ты боец. А я…

Удивительно, но она не тяготилась одиночеством. Ей недавно пришло в голову, что она одинока. Были какие-то подруги… скорее, приятельницы, еще при жизни Гриши собирались, много смеялись. А после его смерти все как-то отодвинулись. Осуждали ее? За что? Или она испытывала чувство вины за то, что выскочила за Гришиного помощника? Головой она понимала, что чувство дурацкое, никому нет дела до ее замужеств, но вот поди ж ты! Да и Максу были неприятны Гришины друзья… наверное. И друзья постепенно исчезли. Появились новые, которые тоже в конце концов исчезли. Она спросила себя, почему. Наверное, ему не хотелось с ней на людях… так получается? В итоге она сидит дома, ни с кем не встречается, подруг у нее нет… У нее никого нет! У нее нет даже мужа, у которого своя жизнь. И Кошка! У всех кто-то есть, а у нее только Мирка и цветы.