- Знаешь, в чем гвоздь спора Лао-Цзы с Конфуцием? - неожиданно спросил Миша, скорее продолжая разговор с самим собой, чем с Птицыным.

- Ну?

- Конфуций считал, что человек по природе зол, его сущность - дикарство ("чжи"). Следовательно, человека надо воспитывать, прививать ему "вэнь"... что-то вроде интеллигентности. А Лао-Цзы верил, что человек по природе божественен, то есть сопричастен Великому Дао. А Дао, Бог - это самое естественное Естество, и чем больше человек удаляется от своего первоначального состояния, чем больше теряет естественность, тем больше на его сущность напластовывается дикости ("чжи"). А если на эту дикость еще напластовать и "культурность" ("вэнь"), то человек станет хитрее, эгоистичнее... хуже... Вот почему Лао-Цзы еще до Фрейда, до Юнга призывал все эти "напластования" как бы вытащить наружу, выпустить из себя сумасшедшего, как джинна из бутылки...

- Выпустить, конечно, можно... - задумчиво протянул Птицын. - Боюсь только, этот сумасшедший наломает столько дров... А бутылка окажется пустой... И вообще, все это теории, теории... А древо жизни пышно зеленеет... Лао-Цзы, Конфуций, Дао... Чем в таком случае хуже теория Носкова?.. Помнишь, он нам излагал? "Все - дерьмо, а мир - большая задница!" Глубокая теория! Носков ее еще остроумно развивал: "Но ведь дерьмо - это продукт задницы! Следовательно, являясь непрерывным производителем дерьма, задница сама себе роет яму, в которой и потонет!.. Апокалипсис!"

- Любить людей - это не теория, а практика, - назидательно проговорил Миша. - Трудная практика.

- Хотелось бы их любить... Жизнь к этому, правда, не располагает... К сожалению... Ну, допустим, я люблю... И что из этого выходит? Любить - значит жертвовать. Ты согласен?

- Согласен.

- А нужны ли твоей возлюбленной жертвы?

Птицын сделал длинную паузу, во время которой Миша, задумавшись, не нашелся, что ответить.

- Вот видишь! И потом, - продолжал Птицын, - что у тебя есть такого, чем не стыдно было бы пожертвовать?!

Снова Миша промолчал. Птицын с торжествующей улыбкой подвел итоги:

- Твоя любовь никому не нужна, кроме тебя самого... Так что носись с ней, как с писаной торбой, лелей ее, холь... На пенсии будешь рассказывать внукам, как крепко в институтские годы ты любил Лизу Чайкину... А она вышла замуж за Федота Кургузого, слесаря-ремонтника из ЖЭКа.

- Фу, какая мерзкая фамилия! - возмутился Миша.

- Увидишь, мои пророчества оправдаются!

- Особенно насчет Кургузого... Посмотрим... Ждать осталось недолго: лет сорок-пятьдесят... А по поводу любви... я не ответил...

- Не ответил.

- Твои вопросы - это все равно что коаны.

- Это что еще за дичь?

- Коан - даосский вопрос без ответа. Один японский профессор Токийского университета... он преподавал философию, религию... отправился в гости к монаху, исповедовавшему дзен... "Я хотел бы понять, что такое дзен, объясните, пожалуйста..." Монах приготовил чай и, ни слова не ответив, стал наливать его из чайника в чашку профессора. Чашка наполнилась до краёв... но монах льет себе и льет... невозмутимо так... В конце концов профессор не выдержал: "Простите, но ведь льется мне на штаны..." Монах убрал чайник и говорит: "Ваше эго подобно этой чашке. Сколько ни вливай, ничего не изменишь. Ваше эго переполнено знаниями и хочет еще. Но пока вы не опрокинете чашку и не забудете все ваши знания, вы не поймете, что такое дзен..." У Басё есть странное хокку. После того как в Эдо (старое название Токио) сгорела его хижина, он отправился путешествовать на север и по дороге написал:

Старый пруд.

Прыгнула в воду лягушка.

Всплеск в тишине.

Китайцы говорят: "Когда рисуешь дерево, нужно чувствовать, как оно растет". Ты чувствуешь?

Теперь Птицын задумался, ушел в себя и тоже не нашел ответа.

- Вот тебе еще пример коана, - заторопился Миша, пока еще интеллектуальное преимущество оставалось на его стороне. - "Каким было твое первоначальное лицо до твоего рождения?"

- Глупым, - со смехом парировал Птицын.

Прозвенел звонок. Они потянулись в девятую аудиторию вслед за толпой.

Посмеявшись, Миша все-таки хотел дожать Птицына:

- Ну тогда еще коан: "Хлопок - звук от двух ладоней. Каков же звук от одной?"

Птицын застыл в недоумении. Лицо у него и вправду на этот раз было довольно глупое.

1.

Козлищев взошел на кафедру, положил на нее дипломат, ключиком отстегнул замки, достал стопку перфокарт, стянутых резинкой (она походила на пухлую колоду игральных карт). Затем задумчиво, ни на кого не глядя, постучал себя по груди, изогнулся так, будто балансировал на краю пропасти, резко выкинул правую руку вперед откуда-то из-под мышки, точно хватал ящерицу за хвост; его рука неожиданно застопорилась, повисла в воздухе и сделала обратное движение в глубь пиджака, точнее во внутренний карман, выдернув оттуда футляр с очками. Так же задумчиво он извлек очки из футляра. На душки очков была надета длинная цепочка. Сначала он повесил ее себе на шею, как надевают медаль спортсменам, потом водрузил очки на нос.

Птицын машинально следил за всеми этими манипуляциями, потому что они повторялись каждую лекцию и порядком всем надоели: студенты давно потеряли к ним всякий интерес. Все было как обычно. Вот сейчас Козлищев достанет из дипломата пакет с молоком и пластмассовый раздвижной стаканчик, нальет в него молока. Когда у него першило в горле, он, прежде чем продолжить разговор о литературе, жадно пил молоко. Носков, оказавшийся соседом Козлищева по подъезду в доме институтских преподавателей на "Юго-западной", клятвенно уверял, что Козлищев держит у себя на балконе козу и она будто бы регулярно гадит на соседа снизу. Этот сосед, по его рассказам, лично жаловался Носкову и обещал заявить в милицию, к тому же поставить вопрос ребром на заседании правления ЖСК о выселении Козлищева из его четырехкомнатной квартиры, которую он занимал совместно с женой и козой Земфирой.

Старательные девочки уселись поближе к кафедре, чтобы записать каждое драгоценное слово Козлищева. В институте он прослыл, непонятно почему, лектором от Бога, этаким вдохновенным витией, ораторский дар которого не полностью востребован публикой. Кроме того, девочки мозолили ему глаза, чтобы на экзамене он был с ними поласковей. По институту бродили легенды, что на экзаменах Козлищев - лютый зверь: приходит к восьми утра, а уходит в одиннадцать вечера вместе с гардеробщицей, давно точившей на него зуб. На экзамене Козлищев сбивал студентов с толку внезапными непредсказуемыми вопросами: "Кто ваши родители? Кем отец работает? Вы в каком месяце родились? Сестренка есть? У вас трехкомнатная квартира?"

Те, кто уселись повыше, приготовили кроссворды, книжки, вязальные спицы и клубки с пряжей - в этом было что-то умиротворяющее, прочное, как мир: Козлищев ораторствовал - девочки вязали.