Морские суда европейцев оставались небольшими, и не без причины. По сравнению со средиземноморской галерой, облик которой мало изменился с римских времен, португальские каравеллы конца xv века удивляют своим балансом между скоростью и огневой мощью. Каравелла могла нанести больший урон, чем любая из гигантских джонок Чжэн Хэ, и ей проще было маневрировать. С 1501 года французы стали размещать орудия вдоль бортов. Это усовершенствование превратило европейские корабли в плавучие крепости[94]. Если бы Чжэн Хэ и Васко да Гаме случилось воевать, вероятно, португальцы пустили бы неуклюжие китайские громадины на дно так же быстро, как они расправились с меньшими по размеру, но более маневренными арабскими доу в Индийском океане. Впрочем, в 1521 году при Танмане (нынешний Гонконг) минский флот разбил португальский.

Выигрыш от почти постоянных конфликтов в Европе состоял и в том, что доходы соперничавших государств, из которых оплачивалась война, постепенно росли. Государи Англии и Франции в 1520–1630 годах были в состоянии собрать гораздо больше налогов (в граммах серебра на душу населения), чем китайские[95]. С xiii века итальянцы, а следом и другие европейцы экспериментировали с небывалыми доселе механизмами государственных заимствований и заложили фундамент современного рынка облигаций. Институт государственного долга в Китае эпохи Мин не был известен, он появился лишь во второй половине XIX века под влиянием европейцев. Другое фискальное новшество всемирного значения – идея голландцев предоставлять монопольные права на торговлю акционерным обществам в обмен на долю доходов, а также признание того, что торговые компании (по сути, субподрядчики) действуют в государственных интересах и против конкурирующих правительств. Ост-Индская компания, учрежденная в Голландии в 1602 году, и английские подражатели с аналогичной вывеской стали первыми настоящими капиталистическими корпорациями. У них были управляющие, уставный капитал, свободнообращающиеся акции и дивиденды. На Востоке не было ничего подобного. Хотя королевские доходы благодаря торговым компаниям выросли, королевские прерогативы сократились. В государстве эпохи раннего нового времени появились дополнительные влиятельные игроки: банкиры, держатели облигаций, управляющие торговых компаний.

Наконец, из-за усобиц ни один европейский монарх не мог стать могущественным настолько, чтобы препятствовать открытию и освоению заморских земель. И когда турки вторгались в Восточную Европу (в xvi и xvii веках это происходило неоднократно), в Европе не было владыки, который мог приказать португальцам сосредоточиться на угрозе с Востока[96]. Напротив, европейские монархи, соревнуясь друг с другом, поощряли торговлю, завоевания и колонизацию.

Религиозные войны бушевали в Европе более века после Реформации (см. главу 2). Но даже кровавые конфликты между протестантами и католиками, а также репрессии против евреев имели положительные стороны. В 1492 году евреев изгнали из Кастилии и Арагона. Сначала многие из них искали убежища в Османской империи, но после 1509 года еврейская община появилась и в Венеции. В 1566 году, в результате восстания голландцев против испанского владычества и образования протестантской Республики Соединенных провинций, Амстердам стал еще одним оплотом терпимости. После высылки в 1685 году из Франции гугенотов они нашли приют в Англии, Голландии и Швейцарии[97]. И, конечно, религиозное рвение стало одним из факторов для заморской экспансии. Португальский принц Энрике (Генрих Мореплаватель) поощрял моряков исследовать африканское побережье – отчасти в надежде, что они найдут мифическое государство пресвитера Иоанна, который мог бы помочь Европе справиться с турками. Васко да Гама в придачу к требованию об освобождении от таможенных пошлин нагло настаивал, чтобы правитель Каликута изгнал магометан и начал кампанию пиратства против мусульманских кораблей, идущих в сторону Мекки.

Короче говоря, характерная для Европы политическая раздробленность не позволяла построить что-либо даже отдаленно напоминающее Китайскую империю. Это также побуждало европейцев пытать счастья (в экономическом, геополитическом и религиозном отношениях) в далеких землях. Можно сказать, то была иллюстрация правила “разделяй и властвуй”, хотя, как ни парадоксально, именно благодаря тому, что европейцы были разделены, они правили миром. Для Европы малое было прекрасным, поскольку влекло за собой конкуренцию – не только между государствами, но и в их рамках.

Официально Генрих V был королем Англии, Уэльса и даже Франции, на которую он предъявлял права. При этом в сельской Англии власть в действительности находилась в руках крупной феодальной знати – потомков баронов, исторгнувших Великую хартию вольностей у короля Иоанна, а также джентри и бесчисленных церковных и светских корпораций. До Генриха VIII короли не могли приказывать церкви. Города нередко пользовались самоуправлением. И, что особенно важно, крупнейший коммерческий центр страны был почти независим. В Европе тогда имелись не только государства, но и сословия: дворянство, духовенство, бюргерство.

Можно проследить генеалогию и структуру Лондонской корпорации (City of London Corporation) до xii века. Иными словами, замечательно, что лорд-мэр, шерифы, олдермены, советники, члены гильдий (livery companies) и фримены (полноправные граждане) – все это существует более 800 лет. Лондонская корпорация, один из ранних образцов автономного коммерческого предприятия, – с одной стороны прототип современных корпораций, с другой – предшественница самой демократии.

Уже в 30-х годах xii века Генрих I даровал лондонцам право избирать шерифами и судьями тех, “кого они сами пожелают”, и отправлять правосудие и вести финансовые дела без вмешательства короны и других властей[98]. В 1191 году, когда Ричард I воевал в Святой земле, Лондон приобрел право выбирать себе мэра, и это право в 1215 году подтвердил король Иоанн[99]. Поэтому Сити никогда не трепетал перед короной. Мэр Томас Фицтомас, заручившись поддержкой лондонцев, в 1263–1265 годах поддержал восстание Симона де Монфора против Генриха III. В 1319 году Эдуард II вступил в конфронтацию с Сити: торговцы дорогими тканями (mercers) стремились избавиться от зарубежных конкурентов, и, когда король не пошел на уступки, “лондонская чернь” поддержала его низложение Роджером Мортимером. При Эдуарде III удача отвернулась от Сити. Итальянские и ганзейские купцы закрепились в Лондоне не в последнюю очередь потому, что они предоставляли английской короне ссуды на хороших условиях (это продолжилось и тогда, когда на престоле оказался несовершеннолетний Ричард II)[100]. Лондонцы не поспешили на помощь монарху во время восстания Уота Тайлера (1381) и тогда, когда Ричарду II бросили вызов лорды-апеллянты. В 1392 году король лишил Лондон его свобод и привилегий, однако 5 лет спустя щедрый “дар” (10 тысяч ф. ст.) лорд-мэра Ричарда Уиттингтона вернул городу автономию. Ссуды и подарки короне стали ключом к независимости. Чем богаче был Лондон, тем он становился влиятельнее. Уиттингтон предоставил Генриху IV по меньшей мере 24 тысячи ф. ст., его сыну Генриху V – около 7,5 тысячи[101]. Сити конкурировал не только с короной: соперничество шло и в границах Лондона. Его гильдии ведут свою историю со средневековья: ткачи образовали корпорацию в 1130 году, пекари – в 1155 году, рыботорговцы – в 1272 году, ювелиры, портные и суконщики (merchant taylors) и скорняки – в 1327 году, торговцы тканями (drapers) – в 1364 году, торговцы дорогими тканями – в 1384 году, бакалейщики – в 1428 году. Эти “мастерства” (misteries) обладали не только значительным влиянием на определенные сектора экономики, но и политической властью. Эдуард III признал это, когда объявил, что стал “братом” гильдии портных и изготовителей поддоспешной одежды (linen armourers), позднее названной гильдией портных и суконщиков. К 1607 году ее почетными членами значились: 7 королей и королева, 17 принцев и герцогов, 9 графинь, герцогинь и баронесс, более 200 графов, лордов и других дворян, а также архиепископ. Сейчас 12 “больших корпораций” (торговцы дорогими тканями, бакалейщики, торговцы тканями, рыботорговцы, ювелиры, скорняки, портные и суконщики, галантерейщики, торговцы солью, торговцы железными изделиями, виноторговцы) участвуют по большей части в церемониях, однако некогда у лондонских ремесленников и купцов была настоящая власть. В лучшие времена они могли и драться, и пировать друг с другом[102].