— Да. У него было два и у сержанта его два… — В голосе ротмистра теперь была безнадежность и усталость. — И саблю сержантскую забрал, и нож из-за голенища… Так и вряд ли капитан драться сможет — сильно вы его оглоушили…

Капитан и вправду был слаб. Услышав шаги Трубецкого — да и разговор его с гусаром тоже наверняка слышал, — Люмьер не сделал даже попытки защищаться. Он и встать не попытался, только сел, прижался спиной к стене и скрестил руки на груди.

Даже в красноватом свете факела было видно, как он был бледен. Шея залита черной кровью, кровь на руках, на лице.

— Пришли закончить… — Капитан произнес эти слова не как вопрос, скорее, как утверждение. — Благородный человек…

Трубецкой подвинул ногой табурет и сел напротив Люмьера. Положил саблю на колени, огляделся, понял, что пристроить факел никуда не получится, поэтому просто переложил его в правую руку — раненая левая начинала болеть.

— Давайте не будем говорить о благородстве, — сказал Трубецкой. — Как это вы недавно сказали: тут мир жутких сказок и кровавых легенд? Здесь нет законов и благородство здесь неуместно? Я с вами полностью согласен, капитан. Значит, и вам нечего ожидать от меня рыцарских поступков… Вы бы сами… вы бы меня в подобной ситуации отпустили?

Люмьер пренебрежительно усмехнулся.

— Тогда почему?..

— Но ведь попробовать стоило… — сказал француз. — Вокруг столько дурачья, искренне верующих в честь, благородство и совесть… В их парадное романтичное воплощение…

— А на самом деле?

— На самом деле… на самом деле я полагаю, что цель оправдывает средства, как бы странно ни звучал принцип иезуитов в устах императорского офицера. Моя армия… моя страна должна победить — значит, все, что я делаю, приближая эту победу, правильно. Честно и благородно. Все остальное — суета и блажь.

— Но мое честное слово для вас было некоей гарантией?

— Конечно. Это ваше понимание чести — слабость, почему же мне ею не воспользоваться? В бою, когда от этого зависит ваша жизнь, вы же не станете решать, какой удар честный, а какой — подлый? Вы выберете наиболее эффективный из доступных, так ведь?

— Так, — не задумываясь ответил Трубецкой.

Тут капитан прав — кругом прав. Сколько они с Дедом обсуждали эти вопросы, сколько прикидывали — нужно ли подчиняться этическим законам и правилам чести девятнадцатого века?

…Ты можешь оказаться вне общества, сказал Дед. Увидев, что ты ведешь себя не так… что отличаешься от них, что их обычаи не являются для тебя обязательными, — они отвергнут тебя, и ты никогда не достигнешь своей цели. Все, к чему ты готовился почти всю жизнь, будет потеряно.

Тогда Трубецкой ответил, что, с другой стороны, его способность подняться над предрассудками того времени будет скорее полезна, чем вредна. В конце концов, Наполеон, наплевав на традиции, заставил весь мир признать себя императором — равным среди равных. И даже первым среди равных. Так какого черта стесняться? Они тогда так и не пришли к единому мнению, но вот сейчас французский капитан — плоть от плоти этого времени — говорит именно то, что говорил в том споре Трубецкой.

— Вот поэтому… — Француз снова усмехнулся, на этот раз печально. — Я надеялся, что ваш приятель… этот простой до убогости гусар… увезет вас отсюда, и я смогу остаться в живых…

— Сволочь ты, капитан, — прозвучало от двери.

— Конечно. Сволочи проще уцелеть. А жизнь разве учит нас другому?

Ротмистр выругался и сплюнул прямо на пол. Он пришел следом за Трубецким, чтобы все-таки удержать того от бесчестного поступка, а теперь вот…

— Алексей Платонович, может, вы теперь сами закончите наше маленькое дельце? — поинтересовался Трубецкой. — Все встало на свои места, раненый и безоружный оказался мерзавцем… Так, может, вы…

— Мерзавцем оказался он, а не я! — отрезал Чуев. — И его подлость будет на его совести, а моя…

— И как вы только кивер носите… — пробормотал Трубецкой.

— А что не так с моим кивером?

— Нимб не мешает?

— Представьте себе — нет! — отчеканил ротмистр. — Да и в конце-то концов — чего ж ты его сразу не убил? Надо было в бою довести дело до конца, а сейчас… Сейчас уже негоже добивать…

Невольник чести, всплыло у Трубецкого в голове. Он просто не представляет себе, как можно поступить подло… Нет, не так, он как раз представляет. Прекрасно понимает, какие выгоды может вовремя содеянная подлость принести человеку небрезгливому, да, наверняка сталкивался в своей жизни и с подлецами, и с мерзавцами, но именно потому, что видел все это в жизни, прекрасно понимает, насколько это удобно — гибкая честь и непереборчивая совесть, — именно поэтому подобные поступки для Чуева немыслимы. Невозможны, будто полеты человека по воздуху…

А человек летать может, пробормотал беззвучно Трубецкой.

В доме было тяжело дышать — копоть факела плюс дым от сгоревшего пороха, запах свежепролитой крови и дерьма из распоротого живота мальчишки… И необходимость принять решение.

Странно устроена жизнь, между прочим.

В комнате три живых человека, один из них должен умереть… Капитан и ротмистр… два капитана, если вдуматься… уверены, что умереть должен француз. И оба точно знают, что именно князь Трубецкой отправит беднягу на тот свет, в ад или рай, тут уж как капитан заслужил… Оба понимают, что убийство неизбежно, и оба страстно желают, чтобы оно не произошло, а убийца… Тот самый подпоручик Семеновского полка князь Трубецкой-первый сейчас ломает голову, пытается выбрать — кто именно из двоих капитанов сейчас должен умереть.

…Сейчас с тобой мы можем только строить предположения и рассуждать — что именно будет правильно сделать. Мы уже проговорили с тобой десятки вариантов, попытались представить, какие последствия вызовут те или иные твои действия… но только там, только на месте ты сможешь принять решение, выбрать вектор действия — прямой или от противного. Мы ведь понимаем с тобой, что и победа России в той войне, и ее поражение могут быть обращены на ее же пользу, так ведь?..

Ротмистр — не союзник. Нет, сейчас, когда нужно выбраться к своим, на Чуева можно положиться и лучшего попутчика, пожалуй, не найти… Но ведь это ненадолго. К тому же придется постоянно тратить время и силы на то, чтобы убедить его… преодолеть его сопротивление, его понятия о чести и подлости… И это скоро начнет мешать. И точно не приблизит к выполнению миссии князя Трубецкого… Будет мешать, и с каждым часом все больше и больше. И выходит, что помеху следует устранить как можно быстрее…

— …Можно вас, Алексей Платонович?

— Да, а что?

— Помогите мне француза перевязать, сам я с факелом и повязкой одновременно управиться не смогу…

— Передумали убивать, Сергей Петрович? Слава богу… давайте я факел приму…