В северо-германском эпосе сжигают на кладе или погребают в ладьях самых выдающихся правителей и героев — ладьи ждали после смерти потомка Одина Скъельда (Скильда) и Синфьетли, сына Сигмунда, на берегу моря захоронили тела великих героев Беовульфа и Аякса Старшего.

Значимым по престижности и элитарности был обряд погребения в деревянной камере, появившийся в Древней Руси около середины X в. (за исключением Старой Ладоги, где камерные погребения относятся к концу IX в.).[118] Камерные захоронения (в яме больших размеров, с использованием деревянной конструкции-камеры) расположены преимущественно на раннегородских могильниках или некрополях, связанных с крупными торгово-ремесленными и административно-контрольными центрами — Старой Ладогой, Тимеревом, Псковом, Гнездовом, Киевом, Черниговом, Шестовицами. Камерные погребения центров Древнерусского государства X в. скорее всего связаны с североевропейской традицией захоронений нового социального слоя королевских дружинников.

В Северную Европу этот обряд был, видимо, привнесен с континентальной Европы, из Каролингской империи.[119] Камерные погребения характерны для культуры Великой Моравии, где они также появляются под влиянием соседней империи Каролингов. Этот обряд дольше всего сохранялся в Древней Руси, вплоть до XI в. Именно камерные погребения являются одним из важных индикаторов «окняжения» славянских территорий, в X в. они концентрируются вдоль пути «из варяг в греки», в XI в. появляются на периферии Древнерусского государства, четко маркируя процесс феодализации дружины, ее «оседание на землю».[120] Археологически известны захоронения представителей элиты с использованием деревянных конструкций на племенных восточнославянских территориях, не связанные непосредственно с торговыми путями: «срубы» Волыни на Правобережье Днепра, конструкции, углубленные в землю и на уровне горизонта, на территориях радимичей, вятичей и донских славян. Камерные погребения широко известны в кочевом мире. Везде создание деревянных сооружений в погребениях — признак высокого статуса покойника.

Развитие погребальной дружинной традиции условно можно разделить на два этапа. 1-й — конец IX — вторая половина X в. (период становления и институциализации древнерусской дружины) характеризуется большой вариативностью форм обряда (включая существование «богатых» и «рядовых» дружинных погребений), значительным разнообразием в наборе предметов вооружения; 2-й — примерно с конца X в. (период унификации дружинной погребальной культуры) все эти признаки нивелируются, погребальный инвентарь в большинстве случаев исчезает из погребений (что связано в том числе с влиянием христианства), набор предметов вооружения становится достаточно однотипным (что связано, вероятно, с изменением статуса самой дружины и ее внутренней стратификации). В течение XI в. облик «дружинной культуры» Древней Руси значительно изменяется. С конца X — начала XI в. о Древней Руси уже можно говорить как о государственном институте. В период Владимира Святославича — Ярослава Владимировича происходит окончательное оформление государственной территории, что отчасти привело к изменению прежних механизмов управления. Дружинная организация, бывшая в X в. практически единственной опорой великокняжеской власти, теряет часть своих функций; развивается городская структура, подчиненная власти Киева; появляется фиксированное право. Можно предположить, что в этот период происходит определенная унификация «дружинной культуры» и нивелировка наиболее ярких ее признаков. Этот процесс был вполне закономерен: во многих европейских средневековых обществах яркая и эклектичная дружинная культура периода формирования этого социального института постепенно унифицировалась с оформлением нового феодального общества.[121] Христианизация, затронувшая в первую очередь социальные верхи древнерусского общества, значительно способствовала этой нивелировке. Кроме того, произошел постепенный переход от тактики и сопутствующей воинской экипировки (и, шире, субкультуры) «морской пехоты» «руси» и варягов (удачно названных в византийских источниках «росами-дромитами»[122]) к всаднической, многое позаимствовавшей из мира Степи культуре русской дружины второй половины XI в.

Возвращаясь к проблематике ранних дружинных древностей начального периода русской истории, нужно указать несколько принципиальных моментов, практически не учтенных в историографии, но важных с точки зрения интерпретации феномена дружины в Древней Руси.

Во второй половине IX — середине X в. Киев еще не был единственным политическим центром Древней Руси. Киев и Новгород были столицами рода Рюриковичей, контролировавших самый значительный торговый путь «из варяг в греки». Альтернативными центрами власти являлись Чернигов, Смоленск (Гнездово), Полоцк, Туров; независимость от Киева сохраняли вождества славянских племен (восточных северян, вятичей, радимичей, стремились к автономии древляне). В «Повести временных лет» упоминаются также самостоятельные скандинавские династы, независимые от Рюриковичей, — Тур в Турове и Рогволд в Полоцке. Можно также реконструировать имя независимого князя Чернигова Черна[123] и предположить имя легендарного славянского основателя Галича, чье имя было ономатопоэтически связано с названием птицы «галица».[124]