Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люба ничего не отвечала. Завязин посмотрел на нее: она с задумчивым видом наклоняла свой бокал в разные стороны, наблюдая за тем, как вино переливалось в нем от одной стенки к другой. Ее серьезное, несколько печальное личико вдруг родило в нем какие-то особенно нежные, трепетные чувства. Завязин смотрел на ее опущенные веки и изумительно длинные пышные ресницы, на аккуратный носик с множеством светлых веснушек, на пухлую нижнюю губку, выглядывающую чуть-чуть вперед. Столько детского, доверчивого, ранимого увидел он в ней в этот момент.
— Ты любишь меня? — вдруг повернулась к нему Люба.
— Да. Люблю, — ответил Завязин, наклоняясь и целуя ее в губы.
— Презервативы… там… в ящичке, — с трудом выговорила она под напором сыпавшихся на нее поцелуев и страстных объятий.
— А ты что, таблетки не пила?
— Пила. Но они не дают стопроцентной гарантии.
— Не переживай. Презервативы не понадобятся. Я все сделаю как надо.
Завязин вновь принялся было покрывать шею и плечи Любы поцелуями, как вдруг резко встрепенулся:
— Подожди! А где кот?
— Я его в ванной заперла. Как ты и просил.
— Да, да. Это хорошо, — облегченно выдохнул Завязин. — А то он мне в прошлый раз все ноги исцарапал…
∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙∙
Взяв вскипевший чайник, Люба налила Завязину полную кружку и, придвинув поближе к нему стоявшую на столе розочку с вафлями, устроилась рядом на табуретке. Завязин сидел с телефоном в руке, разглядывая сквозь очки номер на визитке службы такси, которую взял из боулинг-клуба.
— У тебя всегда такой умный вид в очках, — не отрывая от него взгляда, сказала Люба. — Ты в них на профессора из университета походишь. Или на доктора какого-нибудь.
— Это у всех так, кто очки надел, — тепло улыбнувшись, посмотрел на нее Завязин.
— Дай я тоже примерю, — весело выпалила Люба.
Легким ловким движением сняв с Завязина очки, она вспорхнула с табуретки и, в мгновение оказавшись возле зеркала в коридоре, примерила их на себя.
— Точно, — развеселилась Люба. — Я похожа на какую-то… бухгалтершу… или директоршу из школы.
— Я же говорю тебе. Это просто иллюзия.
— В каком смысле иллюзия?
— Ну, на самом же деле выражение твоего лица не стало умнее после того, как ты надела очки? Изменилось не выражение лица, а твое восприятие, — Завязин надел очки и снова посмотрел на Любу. — Зачем люди надевают очки?
— …Что-нибудь увидеть, — ответила Люба, не сразу осознав вопрос.
— И даже не увидеть. Надевая очки, человек, как правило, хочет что-то прочитать, разглядеть. Глаза его хмурятся, лицо приобретает серьезный сосредоточенный вид… Даже вот сейчас мы весело о чем-то разговаривали, и вдруг мне понадобилось прочитать номер такси. Я надеваю очки и полностью сосредотачиваюсь на визитке и телефоне.
— А я про что говорю? Получается, что выражение твоего лица действительно изменилось сейчас.
— Ну, в данном случае так и есть. Но ты же говоришь, что у меня всегда в очках очень умный вид.
— Всегда.
— Вот это-то как раз иллюзия. Сейчас, примеряя очки, ты не изменяла выражения лица, но восприятие твое изменилось. Сама сказала, что стала на директрису походить… Все мы с самого раннего детства наблюдаем, как люди, надевая очки, становятся серьезнее и сосредоточеннее. Бабушка, которая берет очки, чтобы вязать; сестренка делает уроки в очках; папа надевает очки, когда читает газету. Все это раз за разом воспринимается нашим подсознанием, накапливается в нем, формируя у человека стойкое убеждение. Убеждение, что в очках — серьезный и сосредоточенный человек.
— Но ведь ты сам говоришь, что так и есть. Что в очках человек становится серьезней и сосредоточенней.
— В большинстве случаев, но отнюдь не всегда. Дело в том, что убеждение «в очках — серьезный и сосредоточенный человек» изначально формируется у нас в голове в результате многократного наблюдения эффекта: «я вижу, что люди становятся серьезнее и сосредоточеннее, когда надевают очки». То есть мы воспринимаем изменения, происходящие в людях, надевающих очки, и из этих изменений формируем убеждение… Происходит это так: в детстве в нашем подсознании активно строится модель окружающего мира, чтобы мы могли эффективно в нем функционировать. Ребенок с интересом наблюдает за людьми и видит, что иногда они становятся необычно серьезными и сосредоточенными. Его это настораживает: он пытается понять причину изменений, чтобы адаптироваться к окружающей обстановке, и очень быстро замечает, что зачастую это происходит, когда люди надевают очки. Ребенок находит объяснение, формируя у себя убеждение: «в очках — серьезный и сосредоточенный человек». Это убеждение является одним из миллиардов кирпичиков в его подсознании, из которых построена модель окружающего мира, позволяющая ему объяснять происходящие вокруг процессы. После того как убеждение сформировано, неожиданно серьезный и сосредоточенный, в чем-то даже грозный вид мамы или отца, когда они надевают очки, уже не беспокоит ребенка, потому что он знает: «в очках — серьезный и сосредоточенный человек». Естественно, весь этот процесс формируется в ребенке бессознательно… Ирония же в том, что, когда убеждение заложено в нас, оно начинает работать по обратному принципу: теперь уже наше убеждение формирует восприятие. То есть даже если нет никаких реальных изменений в выражении лица человека, мы тем не менее будем по-разному воспринимать его в зависимости от того, в очках он или нет. Именно из-за этого сформированного в тебе убеждения, надев очки, ты кажешься себе директрисой или бухгалтершей. Заметь, — чуть наклонив голову, значительно продолжил Завязин, — тебе пришли на ум именно директриса и бухгалтерша. Почему? Не потому же, что все директрисы и бухгалтерши ходят в очках. Нет. Директрис и бухгалтерш в очках не больше и не меньше, чем женщин любых других профессий. Но именно две эти профессии: директриса и бухгалтерша — представляют собой наиболее яркое воплощение таких качеств, как серьезность и сосредоточенность. «В очках — серьезный и сосредоточенный человек» — это убеждение изменило твое восприятие даже самой себя. Оно настолько сильно в нас, что приводит к абсурду… Сейчас я покажу тебе. Где Васька? — спросил Завязин, встав с места и направившись в комнату.
— Это не Васька. Это Феликс, — с веселой усмешкой поправила его Люба, торопясь следом, чтобы не пропустить ничего интересного.
— Никакой это не Феликс. Это — Васька! — сказал Завязин, обращаясь уже к коту. Подняв с подушки огромного лохматого, ленивого и сонного норвежского кота, он положил его спиной себе на ноги. — До чего же он глупый