Улыбка у него — шик. Я засматриваюсь и не замечаю, как отбираю у мамы телефон и просто залипаю.

— А что за вампир? — между делом спрашивает маман и о-о-оп — девчонки синхронно поднимают головы.

Чего-о-о?

— Ой, — хихикает мама и машет рукой. — Сдала, сорян. Но мне реально оч интересно… Это капец, как круто. в кладовке. объятия. поцелуй. м-м-м…

— Мам, блин! — рычу я, но шила в мешке не утаишь так или иначе. — В общем, помните ту самую вечеринку? — нехотя делюсь секретом, который удачно хранила несколько дней. — Я убегала от Олежки. — бросаю суровый взгляд на маму, потому что она раскачивается и подпевает пошедшему по второму кругу плей-листу “Я люблю тебя. как в самых попсовых мотивах.”. Маман тут же прекращает и с видом послушной девочки, складывает ручки на коленках. — И зашла в кладовку, споткнулась-упала-попала в руки. парню. Он меня подхватил, защитил от Олежки и. поцеловал.

Подруги обмениваются взглядами, слегка растерянно на меня, а мама восторженно восклицает:

— Круто же? — Ненадолго у неё хватает удержу, ёрзает теперь на стуле и подпрыгивает, как маленькая девочка.

— О-хре-неть, — Ника просто теряет дар речи.

— О-чу-меть, — шикает Роня.

— Я его не видела толком! Это так было. ми-ми-ми, — я превращаюсь на секунду в девочку-девочку, и расползаюсь по столешнице, а мама гладит меня по голове.

— Ну просто шик. Думаю, что он нереальный красавчик и ходячий секс. Надеюсь. Очень!

— А что с твоим ходячим сексом? — переводит тему Роня, подпирая голову кулачком. Она уже отходит от вопросов про влюблённость и теперь выглядит более-менее спокойной.

— Ой! Вот как у Ники, но наоборот! Жить переедь! Переедь! Переедь! Переедь! Фу, блин, капец. Не хочу. пятнадцать лет всё было ок, и тут на тебе! Семью захотелось. Глаза б мои не видели.

— А мне нравится “мистер-идеальный-дядя”, — кривлюсь я. — Если бы ты разрешила нам встретиться, я бы его, пожалуй, звала папой. — почти мечтательно.

— Ага, а потом он бы попросил у меня сынОчку. Нет уж, плавали — знаем, — отрезает мама. — Никакого мнимого чувства отцовства. Он и так слишком часто задаёт вопросы “а как там моя Верочка?”. Никак! — мама кривится в ответ и делает большой глоток вина. — Лучше вернёмся к гею! — настаивает нарочито строго. — Давайте-ка вот что! Во-первых. — она достаёт телефон. — Чтобы я была в курсе, пора активировать наш чат, да? — вскидывает вопросительно брови.

Она роется в “телеграм” и отправляет смайлик в чат “Дамские угоды”. Всем нам приходит уведомление, а попутно ещё почти трём десяткам стюардесс и просто маминым подругам.

Это вроде бы как новостная колонка для узкого круга людей, где любой может задать тему разговора, и никто не знает по сути имён участников. Мне вот частенько кидает советы некая “Клара Коралова”, а кто она? Откуда? Почему зовёт меня Верунчик? Кто знает.

Зато импонирует, что вот так можно общаться близко с по сути незнакомыми людьми.

Примерно как рассказать первому попавшемуся о себе, прекрасно зная, что он никому не проболтается, потому что не в курсе твоего окружения. А для девушки выговориться и получить совет со стороны — это же потрясающая с точки зрения психологии вещь!

— Так, дамочки, — мама пишет голосовое. — У нас новая тема дня. Перевоспитание гея!

— значимо выделяет. — У кого какие мысли?

Мы дружно пшикаем. Я беру свой телефон и бросаю ссыль на инсту Александра.

Детективное агентство “Бабский чат”! Шпионские штучки “женская солидарность”. Клуб анонимных воспитательниц “Традиционной ориентации” можно считать открытым!

— Это наш экземпляр, девочки. Цель — перевоспитать! Какие идеи? — моя голосовуха уходит вслед за маминой и… я не знаю, говорит за меня вино или то, что рядом мама, которая, как допинг, но шутка кажется убойной.

Что и следовало ожидать — чат мгновенно оживает.

Примечание:

Прости, родная, но он е***й, чесслово.

Карина имела ввиду:

Прости, родная, но он ёж надутый, чесслово.

Роня идёт, обняв учебник так крепко, что белеют костяшки тонких изящных пальцев, а я не отрываю от них взгляда. Мне кажется, что в этих пальчиках на корке учебника истории, сокрыта какая-то тайна.

Ника щебечет над ухом, зачитывает всё подряд из чата “Дамские угоды” где уже почти три десятка женщин устроили шум-гам, а я только утром поняла насколько дика эта идея.

В топ Ника вынесла:

1. Соблазнение.

Куда без этого?

2. Попытка разбудить героя-романтика.

Интересно каким будильником?

3. Втереться в доверие, подружиться, разузнать о предпочтениях.

Само собой! И это самое реальное…

Как, блин, можно человека, которого ты не интересуешь… заставить ревновать? Ар-р-

р!

5…

Ещё пара десятков пошлейших идей от трусов до усов!

— А может в бар сегодня? Там Тёма будет! — преводит тему Ника и сахарно улыбается, будто никто из нас не понял к чему это.

— Не хочу! — надувается Роня и ловит на себе два поражённых взгляда. Наше недоумение понятно — Роня обожает танцевать… повод ей не нужен, а сейчас отказывается.

— Э-э-э, с чего это? — Ника пихает её плечом.

— Ты будешь обжиматься с Тёмой, а мы останемся у столика. Нет! Я буду историю учить! — она ещё сильнее вцепляется в обложку, будто в спасительный круг и кажется вот-вот сломает.

— Ронь. ты в норме? Далась тебе эта история! Нормально с ней всё у тебя! — убеждаю я, хоть и сама не горю желанием тащиться в бар, но уж очень удивительно поведение нашей рыжули.

— Пошли уже на пару, — она уверенно ломится в лекционную, до которой мы уже успеваем дойти. Вся группа мнётся рядом, не заходит, но Роню это не останавливает.

Она тянет на себя дверь, шипя, что мы застряли тут за две минуты до пары, открыто же, а потом, роняя учебник, замирает в таком шоке, что мы бросаемся к ней.

Но заглянуть в аудиторию, чтобы понять, что её так поразило, не даёт — закрывает перед нашими носами. Как-то нервно всхлипывает, дрожащими руками подбирая учебник и краснющая, как рак, отходит в сторону.

Мы с Никой ловим её под руки, отбираем сумку, учебник и пытаемся вытрясти хоть что — то.

— Занято, — тупо шепчет она, а через минуту открывается дверь аудитории и Егор Иванович приглашает всех войти. Он немного растрёпан и тут же ищет в толпе нашу перепуганную птичку-Роню, которая тяжело дышит, стоит почувствовать на себе его внимание.

Историк прорывается через толпу, идёт “против шерсти” пока не замирает рядом с нами.