Тут он надел браслет на левую руку и щелкнул замком. Андерс всегда снимал утром часы, да и все они снимали — слишком часто приходилось мыть руки, надевать и снимать резиновые перчатки.

— Что с тобой? За тобой словно собаки гнались.

Он положил ей руку на плечо и вдруг начал трясти ее, сначала деликатно, потом все сильнее.

— Мисс, — говорил он, словно они не были знакомы давным-давно. — Мисс…

Марина открыла глаза.

Мужчина в костюме тряс ее за плечо, а стюардесса заглядывала ей в лицо. Марина увидела прямо перед собой женский рот, густо накрашенный розово-коричневой помадой. — Мисс?..

— Извините, — пробормотала она.

— Что, неприятный сон приснился? — спросила стюардесса, выпрямляясь.

Теперь Марина увидела ее целиком. Сколько времени она тратит утром на такую обильную косметику? Во сколько ей приходится вставать?

— Вам принести воды?

Марина молча кивнула. Когда имеешь дело с лариамом, не сразу и понятно, где сон, а где явь. «Фогель», Андерс, лаборатория — они все еще здесь, рядом с ней, реальные, нужно лишь закрыть глаза…

Зато самолет относился скорее к области кошмаров.

— Я и сам не люблю летать, — заметил мужчина в костюме и отхлебнул «Кровавую Мэри». — Держусь только на лекарствах.

— Нет-нет, я не боюсь, — возразила Марина.

Что же она все-таки собиралась сказать Андерсу?..

— Нет, боитесь, судя по вашим крикам, — возразил мужчина; раздраженно или дружески — Марина не поняла. Сейчас ей вообще было мало что понятно. Она взяла с подноса стюардессы чашку с водой и выпила ее всю.

— Мне снятся страшные сны, — сообщила Марина и добавила: — В самолетах. Я постараюсь больше не спать.

Мужчина скептически покосился на нее. В конце концов, они ведь соседи, хоть и поневоле…

— Ну а если все-таки заснете, будить вас или нет?

Марина призадумалась.

То и другое было неприятно.

Ей вовсе не хотелось кричать во сне; но не хотелось и почувствовать снова на своем плече чужую руку, которая тебя тормошит. Невыносимой была и интимность ситуации, когда спишь рядом с незнакомцем и, возможно, издаешь какие-либо звуки и дергаешься.

— Не надо, — сказала она и поскорее отвернулась.

Да, точно, она собиралась рассказать Андерсу о докторе Свенсон. Занятная штука, наше подсознание, когда тебе начинает казаться, будто ты можешь набело переписать то, что уже произошло.

Когда Андерс был жив, ей никогда не приходило в голову рассказывать ему о случившемся. Теперь он умер, а она убедила себя, что должна была обо всем рассказать.

Огромное подавленное чувство вины, сидевшее в ней много лет, зашевелилось, дало о себе знать.

Разве не логично, что вина будит вину?

Когда-то давно у Марины Сингх случилась профессиональная неудача, и тогда она ушла из акушерства и гинекологии. Она никогда не рассказывала о ней ни матери (та удивлялась, с чего это ее дочка так нелогично сменила программу специализации), ни мистеру Фоксу — он знал ее лишь как фармаколога.

С людьми, знавшими подробности происшествия, — Джошем Сью и тогдашними друзьями — она постепенно перестала общаться. Давно не слышала она и о докторе Свенсон. Марина с огромным трудом запретила себе вспоминать ту историю и больше не прокручивала в памяти события, не анализировала моменты, когда все могло бы произойти иначе…

Марина Сингх была старшим ординатором, а доктор Свенсон штатным врачом госпиталя. В ту самую ночь или, как говорилось потом на наблюдательном совете, «в упомянутую ночь», она работала в окружном госпитале Балтимора. Хлопот выдалось много, но бывало и хуже. После полуночи привезли женщину, у которой уже три часа продолжались схватки. У нее уже было двое детей, и она, по ее словам, не торопилась ехать в госпиталь…

— Как вы себя чувствуете? — спросила стюардесса.

— Все в порядке, — ответила Марина. Ее глаза были горячими и сухими; она старалась их не закрывать.

— Вы не смущайтесь. Ваш симпатичный сосед разбудил вас вовремя.

Симпатичный сосед улыбнулся Марине. В его улыбке сквозила слабая надежда получить вознаграждение за благородный поступок.

— Далеко не всегда соседи проявляют такое понимание, — продолжала стюардесса. Она не торопилась уйти. В бизнес-классе мало пассажиров и делать особенно нечего. — Когда рядом кто-то храпит или кричит, они возмущаются, да так громко, что их слышно даже в хвостовом туалете.

— Все уже в порядке, — повторила Марина и отвернулась к окну. Ей захотелось поискать свободное место где-нибудь возле хвостового туалета…

Так что же все-таки случилось той ночью, как отделить действительный ход тех событий от позднейших фантазий?

Марина попробовала перенестись в само событие, а не пересказывать его долго и нудно. Она с удивлением вспомнила, что ей понравилась пациентка — двадцативосьмилетняя афроамериканка, высокая, широкоплечая, с огромным животом. Ее курчавые волосы были выпрямлены и зачесаны назад. Если она и боялась родов, то никак этого не показывала. В перерывах между схватками, а иногда и во время них, она рассказывала о других своих детях: двух девочках, у которых теперь появится брат. Марина сообщила по пейджеру доктору Свенсон, что схватки участились и идут теперь каждые четыре минуты, но родовой канал пока не расширился; сердцебиение плода нестабильное; если ситуация не исправится, нужно будет делать кесарево.

Но доктор Свенсон заявила, что картина ей ясна, и велела Марине ждать. Она не разрешила ей действовать самостоятельно…

— Что-нибудь видно в иллюминатор? — поинтересовался сосед.

— Нет, — ответила Марина.

— Я не понимаю, как вы выдерживаете. Сам я стараюсь не сидеть возле иллюминатора, а если все-таки приходится, я закрываю шторку и убеждаю себя, что я еду в автобусе. Прежде я вообще не мог летать. Потом посещал специальный тренинг, где нас учили самогипнозу. Теперь я почти не боюсь, но самогипноз действует лишь в сочетании с алкоголем. Хотите выпить?

Марина отказалась.

— Хотите газету?

Марина посмотрела на него. Ее попутчик был бледен, на щеках горели красные пятна. Ему явно хотелось, чтобы она спросила, зачем он летит в Майами и полетит ли потом дальше или останется там. Вот он обалдеет, если она сообщит ему, что летит в Южную Америку! Тогда он спросит, что она собирается там делать… Нет, лучше она промолчит.

…Кесарево она делала и раньше, но в ту ночь ей было велено ждать и наблюдать, а если ничего не изменится, то через час позвонить.

Сердцебиение плода слабело и усиливалось, слабело и усиливалось, но родовые пути пациентки так и не расширились. Марина еще раз послала сообщение доктору Свенсон, ждала и ждала ответа, но напрасно. Взглянув на часы, поняла, что часа еще не прошло, только сорок пять минут. Для доктора Свенсон правила были нерушимы. Она их не выполнила. Именно такая строгость правил всегда восхищала Марину — но только до того момента. Пациентка попалась разговорчивая, а время на разговоры у них было. Она пожаловалась, что очень устала и не только от схваток. Всю прошлую ночь она не спала — у двухлетней дочки болели уши. Муж высадил ее возле госпиталя пару часов назад, а сам повез девочек к своей матери. Два часа туда и два обратно, но, судя по всему, он еще успеет вернуться к началу родов. Лучше уж она подождет его. При первых двух его не было, обстоятельства не позволили, он не виноват…