— Ты не стал бы бунтовать, Николас, если бы боялся что-то потерять.

Только теперь Николас понял, что имел в виду отец. Честно говоря, сколько бы он ни фантазировал о жизни простого рыбака в Мэне, он слишком высоко ценил все преимущества своего положения, чтобы просто взять и отказаться от них. Ему нравилось обращаться к губернатору по имени. Ему нравилось, что дебютантки забывают кружевные лифчики на заднем сиденье его автомобиля. Ему и в голову не приходило волноваться о шансах на поступление в колледж или медицинскую школу. Пейдж выросла в ином окружении, но все же ей было что терять, уходя из родного дома. Она, казалось, была соткана из противоречий. Несмотря на внешнюю хрупкость, ей была присуща уверенность в собственных силах, необходимая для того, чтобы оставить прошлое и начать все с нуля. Николас понимал, что в одном ее мизинце больше отваги, чем во всем его теле.

Пейдж подняла голову от учебника анатомии.

— Если бы я устроила тебе экзамен, ты смог бы ответить на все вопросы?

Николас рассмеялся.

— Нет. Да. Видишь ли, смотря о чем ты начала бы меня спрашивать. — Он наклонился вперед. — Только никому не говори, а то мне не видать диплома.

Пейдж приподнялась и села, скрестив ноги.

— Давай представим, что ты заполняешь мою медицинскую карту. Ведь это хорошая практика.

Николас застонал.

— Я заполняю сто медицинских карт в день. Я и во сне с этим справлюсь. — Он снова откинулся на спину. — Имя? Возраст? Дата рождения? Место рождения? Вы курите? Занимаетесь спортом? Были ли в вашей семье заболевания сердца? Диабет? Рак груди? Были ли в вашей семье случаи заболевания…

Он не окончил фразу и, опустив ноги на пол, сел рядом с Пейдж. Она смотрела на свои руки.

— Думаю, у меня возникла бы проблема с заполнением медицинской карты, — прошептала она. — Но ведь это моя медицинская карта. При чем тут все остальные члены семьи?

Николас взял ее за руку.

— Расскажи мне о своей маме, — попросил он.

Пейдж вскочила с дивана и схватила сумочку.

— Мне пора, — заявила она, но Николас перехватил ее, не позволив и шагу сделать.

— Почему, как только я упоминаю твою мать, ты сразу убегаешь?

— Почему, как только мы встречаемся, ты затрагиваешь эту тему? — Пейдж высвободила руку, скользя пальцами по пальцам Николаса, пока они не соприкоснулись кончиками. — В этом нет никакой тайны, Николас, — произнесла она. — Тебе не приходило в голову, что мне просто нечего рассказывать?

Приглушенный свет зеленой лампы рисовал на стене их огромные черно-белые силуэты. И казалось, что Пейдж протянула Николасу руку, а он тянется к ней за помощью.

Он снова усадил ее рядом с собой. Она не сопротивлялась. Затем он сложил ладони, и по стене поползла тень аллигатора.

— Николас, — прошептала Пейдж, расплываясь в улыбке. — Покажи мне, как ты это делаешь!

Николас накрыл ее руки ладонями, осторожно согнул ее пальцы, и на стене возник кролик.

— Я и раньше такое видела, — выдохнула Пейдж, — но мне никто никогда не показывал, как это делается.

Николас показал ей змею, голубя, индейца, лабрадора. После каждого изображения Пейдж хлопала в ладоши и умоляла показать ей положение рук. Николас не помнил, чтобы кого-нибудь из его знакомых так волновали простые фигуры театра теней. Он вообще не помнил, когда в последний раз кому-нибудь их показывал.

Ей никак не удавался клюв лысого орла. Вот голова, вот просвет глаза, но у Николаса не получалось сложить ее пальцы так, чтобы на стене появились очертания крупного крючковатого клюва.

— У тебя слишком маленькие руки, — вздохнул он.

Пейдж развернула его руки ладонями вверх и кончиками пальцев провела по линиям жизни.

— А у тебя такие, как надо, — очень серьезно сказала она.

Николас наклонился и поцеловал ее руки, а Пейдж как завороженная смотрела на стену, на четкий силуэт головы Николаса, на их слившиеся воедино тени. Николас поднял на нее потемневшие от волнения глаза.

— Мы так и не заполнили твою медицинскую карту, — прошептал он, и его руки скользнули на ее талию.

Пейдж положила голову ему на плечо и закрыла глаза.

— Это потому, что мне нечего сказать о родственниках, — пробормотала она.

— Бог с ними, — прошептал Николас, прижимаясь губами к ее шее. — Тебе когда-нибудь делали серьезные операции? К примеру, тонзилэктомию? — Он поцеловал ее в шею, плечи, живот. — Аппендэктомию?

— Нет, — выдохнула Пейдж, — не делали.

Она приподняла голову, когда Николас провел тыльной стороной ладони по ее груди.

Николас сглотнул, снова чувствуя себя семнадцатилетним. Он не собирался делать ничего, о чем потом пришлось бы пожалеть. В конце концов, для нее все это было ново и незнакомо.

— Нетронутая, — прошептал он, — безупречная…

Дрожа всем телом, он опустил руки на ее бедра и слегка отодвинулся, после чего отвел с ее лица волосы.

Пейдж издала звук, зародившийся где-то глубоко в горле.

— Нет, — простонала она, — ты не понимаешь…

Николас сидел на диване, прижимая к себе свернувшуюся калачиком Пейдж.

— Понимаю, — возразил он, вытягиваясь на диване и увлекая ее за собой.

Теперь их тела соприкасались по всей длине, от плеч до лодыжек. Он ощущал ее теплое дыхание на своей груди.

Через плечо Николаса Пейдж смотрела на освещенную бледным светом лампы пустую стену без единой тени. Она попыталась представить, как на этой стене выглядели бы их сплетенные руки, но как ни старалась, ничего не выходило. Она понимала, что ей не удается правильно передать длину пальцев, изгибы кистей. А еще ей хотелось научиться изображать орла. Она решила, что будет пытаться снова и снова, пока все положения пальцев не отпечатаются в ее памяти.

— Николас, — прошептала она, — я согласна. Я выйду за тебя замуж.

Пейдж

Я знала, что нельзя начинать супружескую жизнь со лжи. Но в тот момент мне казалось, что так будет проще. Я никак не могла поверить в то, что я нужна такому человеку, как Николас. Он обнимал меня так легко и осторожно, как ребенок держит снежинку, как будто опасаясь, что я могу исчезнуть. Я не просто была в него влюблена. Я его боготворила. Таких, как он, я еще никогда не видела, а то, что он выбрал именно меня, казалось мне чудом. Я знала, что стану такой, какой он хочет меня видеть, и пойду за ним хоть на край света.

Он считал меня девственницей и был уверен в том, что я хранила себя для кого-то вроде него. В каком-то смысле он был прав — за свои восемнадцать лет я еще ни разу не встречала человека, похожего на Николаса. Но то, в чем я ему так и не призналась, грызло меня изнутри каждый день, предшествующий нашей свадьбе. Я вспоминала слова отца Дрэхера, объяснявшего нам, что умолчание — это та же ложь. Итак, каждое утро я просыпалась с твердым намерением именно сегодня сообщить Николасу правду. Но всякий раз оказывалось, что больше всего на свете я боюсь даже не того, что он узнает о моей лжи, а того, что я его потеряю.