Я всегда думал, что не смогу без нее жить. Что ж, теперь мне и не придется.

— Итан Уот! Почему я до сих пор не слышу шума воды в душе?

Я проснулся весь в поту и подскочил на кровати. Засунул руку под футболку и пробежал пальцами по коже. Крови не было, но чувствительность в том месте, где во сне в меня вошел нож, повысилась.

Я стянул футболку и уставился на ломаную розовую линию. По низу живота тянулся длинный шрам, похожий на след от колотой раны. Он появился ниоткуда, от раны, нанесенной мне во сне.

С той единственной разницей, что он был настоящим и болел. Такие сны не снились мне с дня рождения Лены, почему же они вдруг вернулись? Когда-то для меня было обычным делом просыпаться и обнаруживать, что простыни испачканы в грязи или что я надышался дыма, но я впервые проснулся от боли. Я попытался стряхнуть с себя это ощущение, повторяя, что этого на самом деле не произошло, но живот все равно сводило. С тоской взглянув в открытое окно, я подумал, как было бы здорово, если бы Мэкон украл окончание этого сна! Мне хотелось, чтобы он оказался рядом, и не только по этой причине.

Я закрыл глаза, попытался сосредоточиться и позвать Лену, хотя прекрасно знал, что ничего не выйдет. В последнее время она постоянно отгораживалась от меня.

Снизу донесся голос Эммы:

— Если ты вознамерился опоздать на последний экзамен, будешь сидеть на сладких кукурузных лепешках в своей комнате все лето! Даю слово!

С тех пор как Люсиль Бэлл неожиданно нарисовалась на моем крыльце, каждое утро она сидела на кровати и смотрела на меня. Я отнес ее бабушке Мерси, но на следующий день она появилась на пороге нашего дома. После этого бабушка Пру убедила сестер, что Люсиль дезертировала, и кошка переехала жить к нам. Меня удивило, что Эмма согласилась впустить Люсиль в дом, но у нее на то были свои причины.

— А что плохого в том, чтобы иметь в доме кошку? Они могут видеть то, чего не видят люди, также как и существа из другого мира: и хорошие, и плохие. К тому же кошки ловят мышей!

Люсиль, можно сказать — Эмма животного мира!

Я кое-как залез в душ, струи горячей воды потекли по телу, смывая все, что произошло ночью. Все, кроме шрама. Я сделал воду погорячее, но мое сознание все равно блуждало где-то далеко: странный сон, нож, смех.

Итоговая контрольная по английскому!

Черт!

Я заснул за учебниками и не успел все доучить!

Завалю контрольную — не сдам английский, с какой бы стороны от нашей слабовидящей учительницы я ни оказался. Оценки в этом полугодии у меня и так, мягко говоря, не блестящие, а если честно — мы с Линком упорно боремся за звание худшего ученика. Я и раньше вел себя по принципу «зачем учиться — и так прокатит», а в этом полугодии вообще чуть не завалил историю, потому что мы с Леной бойкотировали обязательную реконструкцию битвы на Медовом холме, которая совпала с ее днем рождения. Завалю английский — просижу все лето в допотопной школе, где даже кондиционеров нет, а то, глядишь, и на второй год оставят. К сегодняшнему дню мы должны были подготовить особенно заумную тему. Кажется, ассонанс.

Или консонанс? Все пропало!

— Добавки? — подозрительно покосилась на меня Эмма. — Не знаю, что ты задумал, но лучше тебе этого не делать!

Уже пятый день подряд размеры завтрака превосходили все мыслимые ожидания. Экзамены шли всю неделю, а Эмма считала, что количество съеденного мной напрямую влияет на то, как я их сдам. С понедельника я съел примерно столько яичницы с беконом, сколько вешу сам. Чего удивительного, что теперь мой желудок пытается отомстить и посылает мне ночные кошмары? По крайней мере, я изо всех сил старался убедить себя, что причина именно в этом, грустно ковыряя вилкой яичницу.

— Постарайся сегодня не испытывать мое терпение, Итан Уот! — пригрозила Эмма, плюхнув на тарелку очередную порцию.

Я совершенно не собирался с ней спорить, у меня и своих проблем выше крыши. На кухню зашел папа, открыл буфет и пошарил там в поисках кукурузных хлопьев.

— Не дразни Эмму. Ты же знаешь, она этого не любит. — Он взглянул на нее, помахав в воздухе ложкой. — Этот мой мальчишка настоящий с-о-р-в-а-н-е-ц! Восемь букв, как в…

— Митчелл Уот! — прикрикнула Эмма и хлопнула дверцей. — Сейчас сорванцу голову оторвут, если он не прекратит шариться по моему буфету!

Папа рассмеялся, и, клянусь, Эмма улыбнулась ему в ответ! Мой сумасшедший отец отлично знал, как сделать так, чтобы Эмма снова стала похожа на себя. Очарование момента быстро пропало, лопнуло, словно мыльный пузырь, но я заметил: медленно, но верно, все меняется.

Я еще не привык, что отец ходит по дому в дневное время, насыпает себе в тарелку хлопья и болтает со мной о том, о сем. Неужели это тот же самый человек, которого тетя поместила в «Голубые дали» четыре месяца назад?! Нельзя сказать, чтобы он переродился, как обещала тетя Кэролайн, но вынужден признаться — его просто не узнать. Он, конечно, не бегал вокруг меня с сэндвичами с курицей, но все чаще и чаще выходил из кабинета, а иногда — даже из дома. Мэриан выхлопотала папе место приглашенного лектора на отделении английского языка в Университете Чарльстона. Папе приходилось добираться до работы два часа на автобусе, хотя на машине он доехал бы туда за сорок минут, но ему пока не разрешили садиться за руль. Он выглядел почти счастливым. Все в мире относительно, но для человека, который провел несколько месяцев взаперти в кабинете, рисуя на бумаге странные каракули, он действительно казался счастливым. Да, стандарты невысокие, ну и что тут такого?

Если жизнь моего папы так резко изменилась, если Эмма снова начала улыбаться, возможно, у Лены тоже есть шанс.

Ведь правда?

Но грезы мои продолжались недолго: Эмма вернулась на тропу войны, у нее это на лице было написано. Папа сел рядом со мной и налил молока в хлопья. Эмма вытерла руки о передник и заявила:

— Митчелл, ну-ка положи себе яичницу! Хлопья — это не завтрак.

— И тебе доброго утра, Эмма, — с улыбкой ответил отец.

Бьюсь об заклад, именно так он улыбался, когда был маленький!

Эмма с прищуром посмотрела на него и с грохотом брякнула на стол рядом с моей тарелкой стакан шоколадного молока. Вообще-то я давно перестал его пить, но для Эммы я навсегда останусь шестилетним мальчуганом.

— Не нравится мне все это, — фыркнула Эмма, вываливая мне в тарелку огромную порцию бекона. — Ты же просто ходячий труп! Твоему мозгу нужно питание, если ты хочешь сдать экзамены!

— Да, мэм.

Я взял стакан воды, который она налила папе, и залпом выпил. Эмма предупреждающе подняла свою знаменитую деревянную ложку с дыркой в середине, которую я называл «одноглазым ужасом». Когда я был маленький, стоило мне в чем-то провиниться, как она хватала эту ложку и начинала гоняться за мной по дому, размахивая ею, хотя ни разу не ударила. Я уворачивался, как мог, чтобы не портить игру.