— Ага… Она латышка, зовут Ирэна!

— Воткнул?

Здесь замполит стушевался.

— Дикая, — признался он. — Сказала, что, если трону, без бильярдных шаров останусь!.. Я ее после… Она у меня… Дам по башке тэтэшником… Между прочим, муж ее майором КГБ был. Она его из его же охотничьего ружья!.. Коллегу жизни ли шила!.. Лярва!..

В те годы Чмок не был таким жирным, как сейчас. Просто считался мужчиной в большом теле.

Многие лагерные телки за честь считали дать ему побаловать своими телами. Во-первых, за это им обламывалось консервами, во-вторых, иногда кусочком мыльца вольного разживались, да и зов плоти надо было утешать. Не все с ковырялками жить…

Иван Чмок вспомнил слова замполита на следующий день. Поразмял слово «рыжая» на языке, вроде приятный вкус на языке образовался, а ночью поинтересовался у Верки, с которой снимал стресс последнее время, о новенькой.

Верка была хороша и телом, и лицом, но мозгу в ней было два прыща вместо полушарий. Она новенькой рекламу-то и сделала выдающуюся. Не понимала, дура, что греет место для конкурентки.

— Хороша, стерва! — восхищалась Верка. — Как волосы уберегла на пересылке, не понимаю!.. Густые-густые! Рыжие-рыжие — будто красную медь бархоткой!.. Ты знаешь, Иван Михалыч, она — флейтистка!

— Знаю, — отвечал Иван Чмок, механически теребя Веркину грудь.

— А ты знаешь, что это означает?

Верка продолжала болтать, принимаясь при этом за работу на нижних этажах начальничьего тела.

— В оркестре на флейте играла, — отвечал начлагеря, пытаясь сосредоточиться на интимном. Но Верка не слыла мастерицей по тонкой части, зато у нее задок был здорово устроен.

— А ты знаешь, что… У флейтисток… У флейтисток самый сильный язык на свете!.. Кончик — каменный… Они вот так вот… во флейту дуют… — Верка сделала губки куриной гузкой и попыталась изобразить музицирование на том, что было у нее под носом. И здесь Чмок понял, что с флейтисткой необходимо встретиться как можно скорее! — Говорят… — сбивалась дыханием зечка, — говорят, в Японии всех гейш… гейш на флейте обучают… они потом на другом инструменте, как… — Верка хохотнула, царапнув зубами нежное.

Иван Чмок оттолкнул любовницу, которая своей же болтливостью лишила себя должности фаворитки лагерного начальника.

— Вали отсюда! — приказал он, понимая, что разрешения от бремени сексуального напряжения не случится. — Вали, сука!

Верка была глупа и труслива. Храня себя в лагере, она во избежание худшего, никогда не задавала лишних вопросов, а потому, сверкая отличным задком, мышкой выскользнула от лагерного кума и бочком, бочком до своего барака…

Иван Чмок наутро вызвал к себе мужеубийцу Ирэну.

Она стояла перед ним, немного по-мужски расставив ноги.

Он молчал и рассматривал ее по-хозяйски, с расстановочкой, никуда не торопясь. Отметил, что телогрейка размера на три больше, чем плечи осужденной, — не успела еще но фигуре ушить. Взгляд латышки равнодушный, глаза прозрачные, чуть голубые, смотрят в другое измерение. В этом мире ничего не видят. Личико слегка вытянутое, носик заостренный. Голова укутана платком, так что почти лба не видно.

— Фамилия! — устало спросил Чмок.

— Петерсон, — ответила женщина. Приятный голос, подумал начлагеря.

— Статья?

— Сто вторая, часть первая!

— Ты платок сними! Не на морозе, чай!

Она потянула за край платка… В этот момент с Чмоком произошло что-то странное, он вдруг ощутил себя семилетним ребенком на представлении в заезжем в Сургут цирке. Вспомнил, как фокусник сдернул тогда покрывало с пустой клетки, в которой оказался каким-то чудом попугай, раскрашенный природой в райские цвета. Вот и сейчас начлагеря предчувствовал чудо…

Она потянула за край платка… Пуховый, он соскользнул с женской головы, и жизнь Ивана Чмока из черно-белой превратилась в цветную. Как будто волею провидения его перенесло с холодного севера на теплый юг… В полярной ночи чмоковской жизни вдруг взошло солнце…

Он не мог дышать, не мог моргать, так что глаза засыхать стали, способность говорить утратилась… Единственное, что в голове Чмока проступало отчетливо, несмотря на ступор всего организма, это то, что жизнь его без этой Петерсон теперь невозможна, что без нее только тоска необъятная, а тоска — мать смерти…

— Ну иди, Петерсон, — только и смог сказать тогда Чмок.

В ступоре начлагеря провел все следующие сутки, пытаясь восстановить в голове мыслительные процессы.

Они восстановились разом поутру. Громогласно, так что люстра закачалась, Чмок приказал явиться замполиту Рогову, а когда тот прибыл, командир устроил своему подчиненному картину художника Васькина «Ночь перед расстрелом».

— Вы будете подчиняться социалистической законности! — орал Чмок. — Вы что же, совсем нравственность потеряли? Почувствовали себя здесь королем!.. Я не посмотрю, что комиссар, я вас самого под суд! Ишь, бабам ягодицы раздвигать! Маньяк в погонах!.. Ни стыда, ни совести!..

Замполит довольно улыбался.

— Зацепила? — спросил он в паузу начальничьего гнева.

Чмок осекся на полу лове и честно признался:

— Попал. Умираю…

— Так в чем проблема? — развел руками комиссар. — Тэтэшкой по затылку и развлекайся!

— Я тебе дам тэтэшкой!.. Все-таки ты маньяк!.. Ты никогда с бабой не пробовал полюбовно?

— А зачем? Вон их сколько!

— А чтоб тебя целовали не за страх, а хотя бы за сочувствие?

— Да на кой черт мне эти поцелуи! — замполит сплюнул. — Тьфу!.. Чего не хватало! Они этими ртами столько надоили, а значит, я через них сам дойщик!.. Да ни за что в жизни!

До недавнего времени Чмок и сам так думал. Вся зона исповедовала определенные принципы, заразные даже для вольнонаемных. Хотя целоваться с женщиной не западло, но только с женой, а уж баловать языком с местом, из которого все страдальцы появились на этот свет, даже с женой — вина на мужике несмываемая!

Конечно, Чмок, имея неограниченную власть в зоне, не мог ею не воспользоваться. Хотя просыпающаяся душа и вопила ему о чистоте помыслов, а значит, и действий, но физическая составляющая победила. Начлагеря распорядился, чтобы новенькую Петерсон задержали после работы на сверхурочные, а потом разрешили воспользоваться душевой вне графика.

— И не торопите ее! Мы же не звери!

Вертухайки понимающе закивали, и в означенный час Иван Чмок, как римский патриций, тайно заглядывающий в женскую купальню, чтобы выбрать себе жену, таращил выпученным глазом в дырку душевой. Отверстие было проделано рукой человека, и было Чмоку известно, чья рука эта.

Согнувшийся буквой Г, он простоял возле дырки с полчаса, и чем дольше длилось его ожидание, тем шумнее становилось дыхание, а загривок взопрел так, что по позвоночнику, по ребрам к животу, неприятно щекоча, струились ручьи пота.