«идеалам классовой борьбы и диктатуры пролетариата». Эту свою позицию Барченко определяет как «христианский пацифизм», заключающий в себе идеи «невмешательства в политическую борьбу и разрешения социальных вопросов индивидуальной нравственной переделкой себя». «Свои взгляды в этот период я проводил, читая лекции, и в часто печатавшихся мной литературных произведениях религиозно-мистического характера»[101]. Одним из таких произведений был опубликованный в первом номере «Вестника труда» рассказ «Частное дело», название которого прямо указывало на большевистский декрет об отделении церкви от государства, определивший новый статус религии в советской России («Религия — частное дело каждого»).

В очерке «К свету» Барченко пытался перекинуть мостик из прошлого в будущее, возвращаясь к своей излюбленной теме: «Завоевания современного естествознания, открытие целого мира — невидимого, но бесспорно существующего — мира всепроникающей лучистой энергии, открытие анабиоза, уединения чувствительности, явлений ультралетаргии ставят современность лицом к лицу с головокружительной догадкой: не скрыты ли под иносказаниями древнейших религиозно-философских школ действительные достижения, к которым наша наука еще лишь на пути?»[102].

Страх перед революцией усилил мистические настроения Барченко. В конце 1917-го — начале 1918 г. он часто посещает различные эзотерические кружки Петрограда, продолжавшие регулярно собираться, несмотря на хаос революционного времени. На допросе у следователя он назвал три таких кружка — известной теософки и мартинистки Ю.Н. Данзас, доктора Д.В. Бобровского (двоюродного брата «черносотенца Маркова 2-го») и общество «Сфинкс». Их посетители, уединившись за плотно закрытыми дверями, горячо обсуждали не только отвлеченные религиозно-философские вопросы, но и куда более актуальные политические темы. В целом в кружках царила резко антибольшевистская атмосфера. (Квартира Бобровского на Владимирском проспекте, по словам Барченко, представляла собой «конспиративную квартиру белогвардейцев» — здесь от большевиков в 18-м скрывались Марков 2-й, а также ряд террористов, в том числе Борис Савинков.)[103]. Д.В. Бобровский проживал в доме 15 по Владимировскому пр. У доктора Бобровского Барченко несколько раз читал доклады «философско-мистического содержания», а в «Сфинксе» ему пришлось однажды вступить в острую полемику с критиками Октябрьской революции. Однако его «христианско-пацифистское выступление» не встретило понимания у присутствующих, и он покинул собрание.

В то же время Барченко неоднократно выступал публично в разных местах Петрограда с лекциями о древнем естествознании — о достижениях утраченной человечеством «Древней науки» — тема, которая все более и более увлекала его в условиях страшного социального катаклизма в России. В уже упоминавшейся нами краткой автобиографической записке он написал довольно скупо: «В 1918 году читал ряд публичных лекций в Тенишевском зале по истории естествознания. В том же году читал законченный курс „История древнейшего естествознания“ на частных курсах преподавателей в физическом институте Соляного городка»[104]. Что представлял собой этот курс, можно судить по чудом сохранившейся в одном из московских архивов лекции о картах таро. Лекция эта датирована февралем 1919 г., и из ее содержания можно заключить, что Барченко прочитал в конце 1918-го — начале 1919 г. целый цикл лекций, посвященных каббализму и системе таро, которую эзотерическая традиция рассматривает как «синтез и квинтэссенцию» древнего знания. Несомненно, что для создания подобного цикла ему пришлось основательно проработать огромное количество исторической и религиозно-философской литературы на русском и других языках.

Осенью 18-го, когда уже началась гражданская война, Барченко поступил на естественно-географический факультет только что открывшихся в Петрограде одногодичных Высших педагогических курсов (переименованы через год в Педагогическую академию). Курсы эти готовили высококвалифицированных работников народного просвещения и социальной культуры (преподавателей, инструкторов), а также были призваны способствовать распространению и популяризации новой — советской — педагогики. В заявлении в правление курсов Александр Васильевич указал на желание «посвятить себя педагогической деятельности в качестве преподавателя географии». Это может показаться довольно неожиданным после того, что мы знаем о его литературно-журналистской карьере и научных опытах. Впрочем, год спустя, прослушав курс «по географическому циклу»[105], Барченко обратился в Совет академии с просьбой принять его в число слушателей-стипендиатов «на химический цикл». Свое желание он мотивировал таким образом: «Как литературный работник и педагог, намеревающийся посвятить себя не только педагогической, но и научной, в более широком смысле, деятельности, нуждаюсь в подготовке более законченной и разносторонней»[106]. Отдел подготовки учителей Комиссариата Народного Просвещения не возражал против обеспечения его стипендией в течение второго года обучения, и в результате Барченко был принят повторно в академию. Правда, не на физико-химический, а на биологический цикл, который закончил благополучно весной 1920 г.

Среди преподавателей Педагогической академии в тот период, когда в ней обучался Барченко, между прочим, было немало замечательных ученых. Так, например, курс биогеографии читал ботаник В.Л. Комаров (секретарь Географического общества, избранный в 1920 г. академиком РАН); гидробиологию — зоолог и исследователь морей Н.М. Книпович (одновременно исполнял должность ректора академии); историю этических учений (на гуманитарном факультете) — философ и историк-медиевист Л.П. Карсавин, историю литературы XIX века — поэт-символист, директор Тенишевского училища В.В. Гиппиус, а историю социализма — нарком просвещения А.В. Луначарский. С некоторыми из них Барченко удалось завязать довольно тесные отношения — на почве общих научных интересов. В этой связи следует, прежде всего, назвать имена Н.М. Книповича и Л.П. Карсавина. Через Карсавина Барченко познакомился с еще одним интересным человеком, известным в Петрограде психографологом и собирателем автографов К.К. Владимировым[107].

Здесь мы сделаем еще одно отступление, чтобы представить читателю этого нового героя, встреча с которым имела судьбоносное значение для Барченко.

2. К. К. Владимиров — графолог, оккультист и чекист

Константин Константинович Владимиров родился в 1883 г. в Пернове (совр. Пярну), старинном эстонском городке на берегу Балтийского моря. О его родителях практически ничего не известно — сам же Владимиров указывал в анкетах, что происходит из мещанской семьи. В 1900 г., по окончании перновской гимназии, Владимиров неожиданно срывается с места и уезжает в Петербург. По видимости, это было бегство провинциального юноши-идеалиста в большой столичный город, манивший своими возможностями и соблазнами, что весьма напоминает гончаровскую «Обыкновенную историю». Довольно быстро — очевидно, по чьей-то протекции — Константин устроился на службу в контору наждачно-проволочного завода Н.Н. Струка, что на Выборгской стороне. Подобно Барченко, попытался получить медицинское образование, но, как и Барченко, внезапно оставил занятия. Единственное место в Петербурге в то время, где Владимиров мог изучать медицину, — это Военно-Медицинская академия. Известно, однако, что администрация ВМА сурово карала революционно настроенное студенчество в связи с событиями 1905 г. (учащихся либо отчисляли, либо переводили в другие университеты, например Казанский). Владимиров же, между прочим, в одной из поздних анкет сообщал о своем революционном прошлом — что в 1900 г. он вступил в социал-демократическую партию, а в 1904 г. перешел