Я чуть не выпрыгнул из собственной кожи, когда услышал какой-то шум в огороде. Лунный человек сразу же испарился, ушел на Подвальную. Я быстро вымыл и убрал чашки.

Кажется, я вообще перестал дышать. И тут голос деда сказал:

– Открой.

– Где ты был? – спросил я, открывая заднюю дверь. Лицо у него было все закопченное, рубашка рваная, в подпалинах. Ни шляпы, ни шинели на нем не было. Нет. Они были на мисс Филипс. Она стояла за его спиной. Похоже, ее довольно сильно избили.

– Что случилось?

Дед молча поставил чайник и заварил чай. Мисс Филипс трясло.

– Ее дом подожгли. Я так и предполагал, – сказал он. – Это был вопрос времени.

Я налил воды в миску и принес к столу. У мисс Филипс был офигенный кровоподтек.

Дед приподнял подбородок мисс Филипс и начал осторожно стирать копоть с ее лица. Я смотрел, и мне казалось, что-то в этом такое было.

Она поморщилась, и он тихо сказал:

– Ничего, милая.

Кажется, я понял. Ну, то есть я так думал, что понял, но не был уверен, потому что ни фига ж себе.

Я поставил чай на стол рядом с ней.

Она обняла чашку обеими руками и уставилась в столешницу. Дед отошел к раковине, вымыть руки и лицо. Я снова включил радио. Передавали музыку для тружеников Родины.

– Спасибо, – негромко сказала она.

Дед снова подошел к мисс Филипс. Он снял с нее шляпу. Волосы у мисс Филипс всегда были длинные, и она собирала их в аккуратный пучок. Но теперь от них остались клочья, запачканные кровью.

Знакомая прическа. Я знал, что она означает. Так метили Подрывников. Раздевали догола, отбирали одежду, кромсали волосы. Женщин даже не убивали. По крайней мере на месте. Оставляли молодым голодным стервятникам. Гансам Филдерам и ребяткам из пыточной команды.

Более медленная смерть, зато важный урок убийства. В «Союз молодежи Родины» брезгливых не брали. Среди «Матерей за чистоту» считалось зазорным, если детки не овладели искусством разделки туш до выпуска из школы. Ну, как обрат, через который надо пройти. Отделить хлюпиков от жлобов. Жлобу хватило бы пяти минут, чтобы вышибить дух из мисс Филипс. Что он смог бы сделать за пару часов – страшно даже подумать.

И только тут я догадался, что мисс Филипс, должно быть, защищала меня в школе. Когда, например, мистер Ганнел хотел записать весь класс в «Союз молодежи». Именно мисс Филипс указала ему, что таким, как я, в «Союзе» не место – я ведь даже шнурки не мог толком завязать. И она же, наверное, говорила мистеру Хелману, что я делаю успехи у мисс Конноли. Как я раньше-то до этого не дошел?

Я вылил грязную воду и налил чистую.

Дед повернул ее лицо к себе и поцеловал. Чего-чего, а этого я не ожидал. Ну, ведь дед же уже староват для такого? Когда тебе за пятьдесят, это все как-то уже прекращается, нет? Еще одна иллюзия разбита в дрязги. Дед обнял мисс Филипс за плечи, а она склонила голову ему на грудь.

– То есть вот так, – сказал я. Они посмотрели на меня, как будто только что увидели. – В смысле, давно вы… встречаетесь?

Они оба улыбнулись.

– Три года.

Вот так номер выпал. Три года.

– С тех пор как исчезли Лаши, это было непросто, – добавил дед.

И то, что я каждую ночь, как пес, устраивался поверх его постели, тоже, наверное, не способствовало.

Мисс Филипс сказала:

– Гарри рассказал мне про лунного человека. Мы пытаемся связаться с Подрывниками и передать информацию по цепочке наверх. Но седьмой сектор отрезан от внешнего мира.

Музыка кончилась, и вступил Голос Родины.

– Вожди злобных империалистов дали согласие на встречу в Тайкере, нашей великой столице. Они смогут увидеть наши славные достижения своими глазами. Вся планета станет свидетелем самых первых кадров, снятых в отвоеванных нами новых владениях – на Луне. Славься, Родина.

Я безошибочно распознал какофонию, раздавшуюся снаружи. Топот сапог по асфальту, хлопанье дверей машин, крики. Впрочем, в оркестре ужаса не хватало одного инструмента. На этот раз не притащили собак. Я прирос к полу. Попались. Все кончено.

Потом дед яростно прошипел: «Стандиш, шевелись!» – и я снова смог двигаться.

Мы спрятали мисс Филипс наверху, в огромном гардеробе спальни папы с мамой.

– Первым делом они заглянут именно сюда.

Дед молча потянул дверцу шкафа и оставил ее приоткрытой.

– Нет. Навозники и так-то глупые. А теперь еще и свежих навезли.

Дед отправился к себе, и тут я вспомнил про шинель. Я побежал обратно, забрал ее у мисс Филипс и помчался вниз по лестнице. На улице завизжали тормоза еще одной машины.

Я повесил шинель, окинул взглядом стол и успел открыть дверь, прежде чем ее снова собрались вышибить.

Кожаного я увидеть не ожидал. Он остался во вчерашнем дне. И вот что больше всего удивило меня при нашей встрече: до этой минуты ноги подо мной гнулись, как тростник, и готовы были вот-вот подломиться. Но как только я увидел этого прыща, я тут же изо всех сил закусил дела.

– Это уже входит в привычку, – проговорил кожаный. – Что ни день, то Стандиш Тредвел. Где твой дед?

– Спит, – ответил я. – А что вам от него надо?

Он вытянул меня по лицу кожаной перчаткой.

– Вопросы задаю я.

Он снова разговаривал со мной, как с дурачком. Я подыграл ему и ответил медленно:

– Так точно.

За ним стояла группа Навозников в ожидании приказа.

– Мистер Тредвел, – сказал кожаный.

Я повернулся и увидел деда, распрямляющего больную ногу. Он очень медленно проковылял вниз по лестнице, зевая, в старой пижаме и залатанном халате.

– Зачем вы пришли? – спросил он. – Вы вчера уже и так все переломали.

Видно было, как в кожаном булькает жидкая ярость, словно в чайнике, который вот-вот закипит. Он уселся на сломанный стул. Стул зашатался. Мне так хотелось, чтобы чертова конструкция под ним подломилась. Он принялся похлопывать перчатками по столу, хлоп-хлоп.

Дед испустил вздох, исполненный утомления.

– Я старик. Мы с внуком пытаемся выжить здесь кое-как, вот и все. Что вы к нам прицепились? Мы ничего не сделали.

Кожаный не ответил. Он махнул Навозникам. Вот тут дед оказался прав – они были очень молодые. Всего лишь немногим старше меня. Побежали вверх, вниз, в подвал. Налетели.

«Ну вот и все, конец, – подумал я, – теперь только плач и скрежет зубовный».

Солдаты заглушали даже крыс в перекрытиях. Стены превратились в листы бумаги. Половицы тряслись.