– А почему тебе так важно это знать? – спросила тия Аллегра. – Зачем нарушать покой умерших? Зачем говорить о вещах, которые время изменить не в состоянии и которые все равно потеряны?

– Я хочу понять, – объяснила я. – Я хочу знать правду о нашей семье и о мужчинах, которые не любили своих женщин так, как те любили их.

Тия Аллегра глубоко вздохнула и погрузилась в размышления. Она долго молчала, а я сидела напротив, глядя в ее красивое лицо, которое так напоминало дедушкино: те же высокие скулы, которые даже в старости придавали ей аристократический вид, те же раскосые зеленые глаза, тот же точеный нос, та же прямая осанка. При свете лампы я могла представить ее молодой стройной женщиной, обожающей своего старшего брата, гордость семьи.

Я сидела на краешке стула, вся как натянутая струна. Ужасно боязно было упустить этот шанс. Я хотела узнать, почему нона Меркада заставила моего красивого дедушку жениться на моей бабушке, нищей сироте из квартала Шама, без роду-племени и отнюдь не красавице. Хотела, чтобы тия Аллегра сняла завесу тайны с проклятия, которое лежит на женщинах семьи Эрмоза (а может, и на мне, хотя тогда я этого еще не знала).

И вот когда я уже почти уверилась, что старушка замкнулась в себе и что на этот раз я не узнаю продолжения бабушкиной истории, она вдруг заговорила тихим голосом:

– Наша семья, керида, семья Эрмоза – хорошая семья, золото, а не семья. Но после одного случая она уже никогда не была такой, как прежде. Этот случай повлиял на всех женщин и на всех мужчин нашей семьи. Я расскажу тебе о своей матери, Меркаде. Да, она и правда была старой каргой, как о ней говорила моя невестка Роза, мир праху ее. Но чтобы рассказать о Меркаде, нужно начать с моего отца, Рафаэля, еще с тех времен, когда он отправился в Цфат. Слушай хорошенько, Габриэла, потому как я расскажу тебе об этом только один раз, и то я не уверена, что поступаю правильно.

Мягкий свет лампы освещал изрезанное морщинами лицо тии Аллегры. Это будет долгая ночь, думала я, поудобнее устраиваясь на диване среди подушек. Я смотрела не отрываясь в старческое лицо, и внезапно меня охватила тоска по бабушке. Тия Аллегра почти ничем ее не напоминала: ни телом – хрупким, в отличие от крупного и широкого тела бабушки, ни волосами – серыми, собранными в пучок на затылке, а у бабушки Розы коса обвивала голову, ни мягким свитером, облегавшим ее маленькую грудь, ни тонкими щиколотками в ортопедических туфлях, в то время как у бабушки из тапочек выглядывали распухшие щиколотки. Даже двигались они по-разному. И только одним она очень напоминала мне бабушку Розу – манерой разговора, сочетающей в себе ломаный иврит с изысканными словечками на спаньолит, значения которых я не знала, но общий смысл улавливала.

– Я слушаю, – ответила я тии Аллегре, точно прилежная ученица, – я вся внимание.

– Откуда начнем? – спросила она скорей себя, чем меня.

– С того места, когда Рафаэль встретил в Цфате ашкеназку и влюбился в нее, – напомнила я.

– Дио санто, твоя бабушка тебе и это рассказала? А что еще она рассказывала?

– Что она вселилась в него точно бес, и он поспешил вернуться в Иерусалим, чтобы жениться на ноне Меркаде.

– Ах ты господи… Во что ты меня втягиваешь, девочка! Я и правда надеюсь, что твоя покойная бабушка не придет ко мне ночью во сне и не убьет меня.

– Она придет к тебе ночью во сне и скажет, что ты все делаешь правильно. Она скажет тебе, что если бы она не умерла, то сама продолжала бы рассказывать мне историю нашей семьи.

– Ладно, – вздохнула тия Аллегра. – Пусть меня Бог простит, если я делаю ошибку.

– С того дня, как мой отец Рафаэль Эрмоза женился на Меркаде, он сделался таким трудолюбивым человеком – прилежней не бывает. Каждое утро вставал он на рассвете, благодарил Создателя за то, что возвратил ему душу[34], накладывал тфилин и спешил на утреннюю молитву шахарит в синагогу. И покуда другие молящиеся еще оставались там, он уже спешил на рынок пряностей, сук эль-аттарин, в лавку своего тестя. Сразу же после свадьбы тот посвятил зятя во все тонкости ремесла. Крупный торговец был его тесть Йоханан Толедо и возил он пряности и приправы из Ливана и из Сирии. Помимо куркумы, корицы, кардамона, карри и гвоздики, продавал он травы, успокаивающие боль, и травы против дурного глаза. И торговал он с арабами так же, как и с евреями. В то время на лекарственные травы был большой спрос – в Иерусалиме было много больных, и чем больше их становилось, тем больше появлялось лекарей, исцелявших травами.

Рафаэль Эрмоза влюбился в атмосферу рынка – бурлящую, многоцветную. Ему нравились вереницы феллахов, которые каждое утро приезжали на рынок из окрестных деревень со своими лотками. Он как завороженный смотрел на феллашек, которые шли, покачивая бедрами, и несли на голове плетеные корзины, полные овощей и фруктов. Пьянящие ароматы пряностей со всего мира, запахи подгоревших стручков нута (их продавали на каждом углу, зазывая во весь голос: «Хамла мелана! Хамла мелана!»), лепешек, которые пекли тут же, в табунах, напитка из тамаринда, ослиного навоза (по узеньким улочкам рынка сновали ослы, нагруженные мешками и кувшинами) – все эти сотни запахов и вкусов, все эти люди, евреи и арабы, которые орали, толкались, натыкались друг на друга, сливались в яркую и пеструю картину.

И когда его первенцу, твоему дедушке Габриэлю, исполнилось двенадцать лун, Рафаэль заказал у ювелира золотой браслет для Меркады. Со дня свадьбы, когда он поклялся сделать свою жену счастливейшей из женщин, он старался выполнять свою клятву и относился к жене как к принцессе.

И все-таки среди ашкеназских женщин, с которыми он сталкивался на рынке, он всегда высматривал ту из Цфата: вдруг она окажется здесь? И хотя он всеми силами старался изгнать ее из сердца, не раз и не два он вдруг обнаруживал, что думает о ней. Ее образ стоял у него перед глазами. Порой ноги сами несли его в Меа-Шеарим, где жили самые набожные евреи-ашкеназы. Он бродил там между домами, по тесным улочкам, украдкой заглядывал в опущенные глаза женщин, чьи обритые головы покрывали парики. Даже если она будет закутана с ног до головы, как это принято у ортодоксальных евреек, он узнает ее по синим глазам. Но с тех пор, как они встретились в Цфате, Рафаэль больше не видел ее ни разу.

Возвращаясь после этих блужданий домой, в Старый город, он обращался с женой еще уважительнее, выполнял все ее просьбы, внимательно ее выслушивал и никогда не жаловался. Впрочем, ему и не на что было жаловаться: Ривка-Меркада тоже относилась к нему уважительно и откликалась на все его просьбы и капризы. Ее смело можно было назвать лучшей из хозяек. Однокомнатная квартира, в которой они жили, сверкала чистотой. Похоже, выйдя замуж за Рафаэля и оставив родительский дом, она оставила там и свою избалованность. Плаксивая девчонка, смертельно боящаяся той минуты, когда ей придется перестать цепляться за материну юбку, покинуть отчий дом и выйти замуж, превратилась в работящую, рассудительную женщину – балабусте, как говорят ашкеназы, – и наилучшим образом заботилась о муже и детях. Твердой рукой управляя домом и хозяйством, она заслужила уважительное отношение соседей и родственников. Чем больше она набирала силу и влияние, тем почтительней относилась к мужу.