В машине Сидоров весьма развязно спросил:

— Что это за красавчик такой настырный?

— Муж, — коротко ответил Кравченко.

— Муж? Зверевой?!

Мещерский поморщился — от такой наивной несдержанности.

— Ни хрена себе!

— Вы видели Звереву? — ледяным тоном осведомился Мещерский.

— По телевизору. Концерт какой-то передавали. Она все арии пела. Маловат муженек-то у нее. В сыны годится.

Сейчас мода, что ли, пошла на такие мезальянсы?

Мещерский отметил, что словечко «мезальянс» опер произнес с особым шиком, «в нос» — нате, мол, вам. И мы понимаем, мол.

— Мода-мода, — Сидоров лихо заложил поворот, аж тормоза взвизгнули. — Словно с ума все посходили.

— Куда вы нас везете? — не выдержал Мещерский. — Что это все значит, в конце-то концов?!

— Да понимаешь, такое дело, друг. Ну, тот осмотр, что мы делали-то при вас. Не на всем вы тогда расписались.

Лопухнулись мы в спешке. Там еще схему пришлось начертить, фототаблицу сделали, ну и… Мне Валентина наша из прокуратуры с утра телефон оборвала — вези немедленно понятых, пусть распишутся, а то уедут отпускники — и поминай как звали. Ну, черкнете сейчас завиток, она вас быстренько допросит и…

— Допро-о-сит? — Мещерский уже негодовал. — Зачем?

— А на случай сомнений в суде, — опер подмигнул. — Страхуемся мы так. С судом у нас знаешь как? Во, — он чиркнул ребром ладони по горлу, машина при этом лихо метнулась на встречную полосу. — Председатель — зверюга. Тигр. Милицию на дух не переносит. Что ни принесешь — протокольную там, ордер, — все ему липа. А с понятыми вообще лютует, все в подлоге нас подозревает. Вот мы и придумали понятых допрашивать на протокол, чтоб комар носа не подточил.

— Так допрашивает же прокуратура, — хмыкнул Кравченко.

— А дело-то мы раскрываем. Вот нас потом и долбят в суде как дятлы. Так что, ребята, выручайте по второму разу.

— Я так и знал: так просто теперь ты от нас не отстанешь.

— Ну! — Опер широко улыбнулся. — Работа такая. Вы из Первопрестольной ведь? — спросил он немного погодя. — Я сразу там, на дороге, понял. Даже еще документы ваши не смотрел. По выговору. А я в Москве учился, между прочим, в Вышке — Высшая школа милиции. Пять лет отбарабанил.

— Земляки, значит. — Кравченко по-хозяйски потянулся к «бардачку», нашарил там пачку сигарет. Курил он редко — сегодня что-то нашло. — А сам откуда?

— Городок такой есть в Подмосковье, Железнодорожный. Слыхали?

— Слыхали. А как же тебя, Саша, сюда, в карельские болота, занесло?

— Женился, — опер хмыкнул и уточнил:

— По любви.

— Ну, это дело хорошее.

— А через полтора года развелся. Теща меня чуть-чуть до дырки от табельного не довела.

— Тещи — заразы, — поддакнул Кравченко. — А потом что?

— Снова женился.

— Опять по любви?

Сидоров дал ему прикурить.

— Вроде. Я не понял даже. С этой мы тоже недолго миловались: скандалить стала — поздно прихожу да много пью. Ну, я навязываться не стал. Только вот без квартиры в результате остался.

— Значит, один тут теперь?

— Почему один? Баб много. Курортницы тоже. Хотя сейчас, конечно, размах не тот. Местные все в расстроенных чувствах — с работой стало туго. Мужики их ни черта не зарабатывают. Фабрика тут была мебельная — так коту под хвост ухнула. Санатории по полгода пустуют. А работы нет, лопать нечего — с голодухи и на любовь не тянет. Так что… Скучно здесь, ребята. — Сидоров вздохнул. — Водка, водка, водка. Раньше финны к нам табунами ездили, пили тут все выходные. Мы их потом штабелями в автобусы грузили. А теперь… Так что убийство вроде встряхнуло всех.

Хоть стимул появился.

— Ну да, воля к жизни, — процедил Мещерский. — Но вы обратно-то нас довезете, надеюсь?

Опер обворожительно улыбнулся.

В прокуратуре они промаялись битых два часа. У следователя шла какая-то очная ставка. И она распорядилась, чтобы понятые подождали. Сама же процедура проставления подписей на схеме-приложении к протоколу осмотра места происшествия и фототаблице и допрос от силы заняли минут пятнадцать.

— Мы еще вам чем-то можем помочь? — вежливо спросил следовательшу Мещерский.

— Пока это все. — Ее прокуренный бас громыхнул в тесном кабинетике, где было просто не продохнуть от сизого дыма. А мощный бюст, обтянутый серым мохеровым свитером, был густо посыпан пеплом, словно голова грешника.

— Когда убийцу задержат? — осведомился для порядка и Кравченко.

— Это не ко мне вопрос.

— Ну, у нас же друзья на даче волнуются. Шутка ли, на воле бродит псих с топором!

— Сейчас много психов бродит. — Она закурила новую сигарету. — Как долго вы тут еще пробудете?

— Не знаем, возможно, неделю.

— Ясно. До свидания. Спасибо за помощь.

— Чистый комиссар из «Оптимистической», — поежился Кравченко, когда Сидоров сажал их в машину (на часах, было уже четверть третьего). — Так и подмывало спросить:

«А кто не хочет комиссарского тела?»

Опер ухмыльнулся:

— Да будет вам известно, у нее муж — фермер. Нутрий они разводят. Натуральное хозяйство, так сказать. Валентина все хвалится — дотяну до пенсии, пошлю вас всех в баню и буду крысят на шубы разводить. На хлеб с маслом хватит.

Мещерский подумал, что наверняка прокурорша отправилась на осмотр места происшествия прямо от своих нутрий: получили объяснение и ее грязные резиновые сапоги, и нелепая куртка.

— Новости-то хоть есть у вас по розыску этого ублюдка? — осведомился Кравченко.

— Если б он просто ублюдком был, — Сидоров мечтательно вздохнул. — С таким бы я церемониться не стал.

При задержании — щелк и… А кто мне докажет, что это не самооборона была? Только ведь он вроде больной.

— Как его величают-то?

Опер полез в нагрудный карман и достал глянцевую карточку фоторобота.

— Любуйтесь на всякий пожарный.

Приятели рассматривали подозреваемого в убийстве психопата.

— Нестарый еще, — заметил Кравченко, — правда, уже лысеть начинает. От лишений, что ли? А по лицу и не скажешь, что с приветом. Из интеллигентов?

— Работал в КБ точной механики в одном «ящике» закрытом. Вот тебе и отбор оборонки. Там, видно, и свихнулся. — Сидоров перевернул снимок. — Пустовалов Юрий Петрович, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, уроженец Ленинградской области.

Мещерский внимательно смотрел на фоторобот — костистое невыразительное лицо, тусклые глаза, тонкие губы, впалые щеки, точно их втянули в себя в поцелуе, а вернуть на прежнее место позабыли. Было в этом лице нечто раздражающее: болен человек, опасен, безумен. А что с ним поделаешь? И правда, не стрелять же его как бешеного пса…