Как только выяснился германский маневр превосходными силами и невозможность оказать своевременную помощь, начальник штаба 10-й армии ген. барон А.П. Будберг затребовал у штаба фронта приказа на отход. Однако Рузский, как и подавляющее большинство русских генералов, не мог себе и помыслить, что в ряде случаев отход может помочь избежать поражения. Тем более, что главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта был донельзя уверен в успехе предстоящего наступления, по крайней мере в отношении движения в Восточную Пруссию. Отход 10-й армии лишал фронт зоны предварительного выдвижения перед наступлением, как же мог быть дан положительный ответ на просьбу об отводе всей армии с занимаемых исходных позиций? Такой приказ лишал бы Северо-Западный фронт всей той комбинации планов, что зимой разрабатывались штабом фронта и были поддерживаемы генерал-квартирмейстером Ставки Даниловым.

В период Августовской операции зимы 1915 г., когда германская 10-я армия перешла в наступление, единственным вариантом избежать катастрофы становился немедленный отвод русской 10-й армии на восток, под прикрытие крепостей Новогеоргиевск и Гродно, и рек Неман и Нарев. Однако командарм–10 Ф.В. Сивере не решился сделать этого по собственной инициативе, так как главкосевзап являлся одним из наиболее яростных борцов с инициативой подчиненных. Более того: как только в штаб фронта поступила первая информация, генерал Рузский приказал 10-й армии наступать. Эмигрант В. Кочубей пишет: «Этот приказ особенно характерен для оценки Рузского, как полководца. Во-первых, вместо того, чтобы вывести армию из клещей, в которые она попала благодаря совершенно безграмотному с тактической точки зрения ее расположению, Рузский толкал ее этим своим приказом как бы в мешок, подготовляемый ей противником, и этим облегчал последнему ее окружение. Во-вторых, приказ этот был совершенно неосуществим по той простой причине, что армия была вытянута в длинную тонкую струнку и лишена каких бы то ни было резервов». И далее Кочубей продолжает: «У изучающего деятельность Рузского в то время не раз возникает впечатление, что при некоторых его оперативных соображениях и планах противник совершенно не принимался им во внимание. Через все его мероприятия красной нитью проходит предвзятость и упрямство относительно предполагаемых им намерений германского верховного командования»{49}.

Причина такого поведения Рузского — его идея фикс о новом вторжении в Восточную Пруссию по образцу августа 1914 года. То есть ни Ставка, ни штаб Северо-Западного фронта даже не смогли предложить ничего нового, как только повторить попытку полугодовой давности, но теперь предпринимаемую в гораздо более худших объективных условиях. В итоге войска 10-й армии все равно неизбежно стали отступать, однако темпы этого отступления из-за противодействия генерала Рузского и его сотрудников были невысокими, что позволило немцам в короткие сроки выйти в русские тылы и отрезать Центральную группу русских корпусов от ковенского направления.

Удары германцев по русским флангам сразу позволили Гинденбургу захватить инициативу. В итоге действия русского командования всегда являлись запоздалыми, а задержка в организации парирования неприятельских ударов приводила к тому, что масштабы поражения только усугублялись. В ходе упорных оборонительных боев 26-й армейский и 3-й Сибирский корпуса сумели вырваться из немецких «клещей». Ввиду ошибок командования различного уровня в «котле» остался 20-й армейский корпус ген. П.И. Булгакова, который отходил последним. И 2 февраля 10-я германская армия Эйхгорна замкнула кольцо вокруг русского 20-го армейского корпуса. В окружении оказались смешанные подразделения 27-й, 28-й, 29-й и 53-й пехотных дивизий. Попытки отдельных русских соединений деблокировать окруженцев ни к чему не привели.

8 февраля, исчерпав возможности сопротивления, остатки 20-го армейского корпуса сдались в плен. Общие потери русской армии в Августовской операции составили 56 тыс. убитыми, ранеными и пленными, а также 185 орудий. Столь тяжелые потери вынудили русское командование отказаться от возобновления широкомасштабных операций в Восточной Пруссии в зимней кампании 1915 г. Планы Ставки и штаба Северо-Западного фронта о новом наступлении в Восточную Пруссию провалились. Командарм–10 Ф.В. Сивере был отстранен от командования и вскоре покончил жизнь самоубийством. Главкосевзап в очередной раз вышел сухим из воды, возложив всю вину за поражение на командарма. Как видим, уже четвертый командарм оказывается виноватым в неудачах и отстраняется Рузским с должности. Четыре командарма за пять месяцев — это своеобразный «рекорд» «одного из лучших полководцев», как и до сих пор часто именуют генерала Рузского.

В начале марта 1915 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего Н.Н. Янушкевич писал военному министру В.А. Сухомлинову: «Северо-Западный фронт как-то выдохся, в чем паралич, не знаю. Боюсь, что [Рузский] устал, болен, а другие плохо вывозят»{50}. И действительно — 13 марта 1915 г. главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта ген. Н.В. Рузский заболел и оставил театр военных действий. Новым главкосевзапом неожиданно для многих стал начальник штаба Юго-Западного фронта ген. М.В. Алексеев. Первоначально в Ставке намечалась кандидатура командарма–5 П.А. Плеве, однако опять-таки в связи с его немецкой фамилией, в условиях военных неудач, было решено поставить чистого русака. Кроме того, генерал Алексеев уже не раз проявил себя как талантливый полководец, не говоря уже о его высокой предвоенной репутации, а потому Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич отправляет на Северо-Западный фронт именно Алексеева.

Что же касается Н.В. Рузского, то, судя по всему, он уже понял, что в кампании 1915 г. главный удар австро-германцев будет произведен на Восточном фронте. Ведь всю зиму на Восток шли и шли немецкие воинские эшелоны из Франции. Прогрессировавший кризис вооружения, наряду с нехваткой опытных кадров, показывал, что успех будет не на стороне русского оружия. К тому же Рузский вступил в конфликт со Ставкой, где продолжали упорствовать в отношении наступательных усилий в Карпатах, в то время как главкосевзап после разгрома в Августовских лесах окончательно убедился в том, что необходимо перейти к позиционной обороне. О том, что между Ставкой и штабом Северо-Западного фронта существуют противоречия, были осведомлены и союзники{51}, естественно, не заинтересованные в ослаблении русской наступательной инициативы. Соответственно, в Ставке не препятствовали уходу главкосевзапа.

Сознавая все это и воспользовавшись своим болезненным состоянием, главкосевзап отправляется на лечение в тыл. Отметим, что по окончании летнего Великого отступления ген. Н.В. Рузский немедленно вернется на фронт, чтобы вновь покинуть его в преддверии кампании 1916 г., по окончании каковой опять встанет во главе одного из действующих фронтов. Даже верный помощник Рузского М.Д. Бонч-Бруевич не без ехидства отметил: «Весной 1915 г. генерал Рузский заболел и уехал лечиться в Кисловодск. Большая часть “болезней” Николая Владимировича носила дипломатический характер, и мне трудно сказать, действительно ли он на этот раз заболел, или налицо была еще одна сложная придворная интрига»{52}.