У него был неприкосновенные полчаса по нечетным вечерам после ужина в кабинете. Он запирался, говорил жене, что ему нужно уединение в тишине, чтобы очистить мозги.

Это сейчас, учитывая мои находки, понятно, что вот такое уединение — ненормально, но до всего этого…

Тридцать минут посидеть с чашкой чая в тишине и в своих мыслях? Почему нет?

И я соглашалась со словами Алисы, что у каждого человека должно быть хотя бы полчаса времени на то, чтобы спрятаться в своем уголке.

Мы же не знали, что он за закрытой дверью не только чай пьет!

И, видимо, Алиса в отместку мужу тоже выделила себе тридцать минут “медитации” в библиотеке.

— Я тоже решила, что меня нельзя тревожить по утрам за чтением, — вздыхала она. — Верно говорю, Лиля? Ишь ты, эти мужики напридумывают правил, а у меня тоже могут быть правила.

А после смеялась.

Боже, какой изврат.

Как сейчас мне противно. И кажется, что я чувствую выдох мертвого свекра у щеки, который шепчет:

— Гордею повезло с тобой, Цветочек.

Никакой скорби, тоски и печали.

Вот ни капельки.

Хорошо, что помер, урод престарелый. Готова прийти на могилу и плюнуть на нее. Всех вокруг убедил в том, что он милый и пушистый, что он добрый, любящий и заботливый.

И как же меня злит то, что у меня нет сейчас возможности спрятаться за Гордеем, который тоже оказался лжецом.

Мне не найти у него защиты и поддержки.

Почему мы все были такими тупыми и наивными кроликами перед болотной тварью?

Нет смысла распускать сопли.

Встаю.

Через пять минут с папкой, бутылкой с остатками виски и зажигалкой в кармане выхожу на крыльцо дома и торопливо шагаю в сторону дальнего участка сада, на котором в этом году решили выкорчевать старые кусты и деревья. Там сейчас бардак и неделю назад “любимый дедушка” устроил костер с внуками.

Было очень весело сжигать кусты, ветки, пни. Передергиваю плечами, ведь теперь смех, шутки и взгляды свекра воспринимаются иначе. Сейчас мне кажется, что он смотрел на меня липко, оценивающе и улыбался мерзенько.

Сейчас сожгу фотографии и станет легче. Должно стать.

А потом подумаю, как добраться до ноутбука.

Стою перед пепелищем под белой луной. Прижав локтем папку к ребрам, открываю бутылку с виски и делаю один глоток. Он обжигает язык и глотку, и я слышу:

— Только не ори.

— Юра, — цежу я сквозь зубы.

— Меня оставили в гостевом домике отоспаться, — вздыхает Пастухов. — Вместе с водителем, а он, блять, знаешь, чо устроил?

Я молчу и в отчаянии смотрю на луну, умоляя ее, чтобы она ударила Пастухова лунной кувалдой по голове.

— Он храпит, — цыкает Юра.

Я разворачиваюсь к нему.

— Я не вру, — пожимает плечами. В рубашке без пиджака он кажется еще толще. — Храпит громче меня. Это возмутительно. Вот я решил поспать под открытым небом.

— У меня выйдет разбить бутылку о вашу голову? — тихо спрашиваю.

— Сноровка нужна, Лиля, — спокойно отвечает Пастухов. — Серьезна сноровка. Это не так легко, как показывают в фильмах. Ты просишь у меня мастер-класс?

— Я прошу вас уйти.

— Что в папочке? — Юра взгляда не отводит. — Я никому ничего не расскажу. Честное пионерское, Лиля. Что там? Ты эту папку нашла в кабинете Славика, верно? И что там, Лиля?

— Вам не кажется, что это не ваше дело?

— Не мое, конечно, — Юра расплывается в улыбке, — но мне твой свекр не нравился, Лиля. Слишком приличный и правильный. Я бы сказал, вылизанный. Вот я и хочу подтвердить свою тонкую чуйку.

— Но это не помешало вам говорить, какой он был прекрасным человеком.

— А стоило сказать, что мне в его присутствии было не по себе, и наслать гнев сопливых и рыдающих? И я копал под него и ничего не выкопал. И это, — он поднимает палец, — плохой признак. Но, похоже, либо копатели у меня хуевые, либо не в ту сторону копали.

— В папке мои фотографии, — холодно отвечаю я, крепко сжимая бутылку. — В том числе обнаженка, снятая на скрытые камеры в сауне, в душевой кабине.

Молчание, и Юра чешет щеку.

— Вот блять…

— Теперь вы можете идти.

— Вот блять… — повторяет Юра, кривится и передергивается, — Фу, блять… Фу! — замолкает и шепчет. — Не ты фу, Ляль… ну, ты меня поняла…

— Теперь вы уйдете или попросите посмотреть фотографии? — приподнимаю бровь.

— Фу! — Юра опять кривится и оступает. — Лиля, блять! Я вот могу понять оргии, любовниц, сломанные пальцы, вырванные зубы… Но не это. Знаешь, что? Я тоже был влюблен, итить-колотить, в чужую женщину! — повышает голос. — Но не снимал ее на скрытые камеры и не дрочил в уголочке на эти снимки. Я просто ждал своего выхода и жил своей жизнью… Да потом, конечно, были у нас свои сложности, но… вот такого не было.

— Мне насрать на вашу жизнь.

— Вот тихушник, мать его, — Юра приглаживает жидкие волосы на макушке. — Иди и скажи Гордею.

— Нет.

— Он должен знать.

— Пошел он в жопу, — цежу я сквозь зубы. — У него есть Верочка.

— Хуерочка, — Пастухов щурится на меня. — И ведь гадство такое. Пообещал, что буду молчать.

— Отличные вышли похороны? - смеюсь я. — Вы накушались?

Глава 21. Мы живем дальше

Кидаю ветки в костер. Огонь почти сожрал папку с фотографиями, от которой остался краешек и уголок.

Они чернеют и исчезают под всполохами огня.

— Лиля? — вздрагиваю от голоса Алисы. — Ты что делаешь?

— Костерок развела, — отвечаю шепотом и прикусываю кончик языка.

— Я Пастухова сейчас уговаривала лечь спать, — подходит ко мне и вздыхает. — Что за человек? Выхожу на крыльцо, а он качается на качеле. Еще и мне предложил.

— И качеля его выдержала?

— Так хорошая же качеля, — Алиса всхлипывает, — ее Слава… Слава ставил…

Играть сочувствие и печаль куда тяжелее, чем ее проживать.

— Все будет хорошо, — приобнимаю Алису.

— Только вы остались у меня…

— Надо это просто пережить.

— Как? — едва слышно спрашивает Алиса.

— Мы его уже похоронили, — тихо отвечаю я. — Проводили в последний путь, и…